А он даже не взглянул на нее. Крикнул мотористу: «Есть контакт!» — и улетел.
Она долго смотрела, как таяла в небе его голубая машина. Подумала: «Вот и все улетели. И он улетел. А я осталась. И не взглянул даже». И еще долго стояла на льду, у стартового флажка.
Но через три дня он вдруг снова прилетел на Витим, и вместе с ним гурьба веселых инженеров. Они замерзли и, увидев Дашу, сразу же закричали:
— Нам бы чайку, красавица!
Даша заметалась по избе. Щепки и угли падали из ее рук. Вот сейчас и он войдет, только с машиной управится. Замерз небось бедненький. Что же это он прилетел?
Самый молодой из инженеров, гордый своим первым рейсом, рассказывал отцу, который уж суетился подле новых людей:
— Понимаете положение? В Москве нас задержали, еле вырвались, приезжаем в Иркутск, везем с собой важные, народнохозяйственного значения чертежи, а нам говорят: линия закрыта и машин на север не будет.
Хорошо еще Степан Ильич вызвался лететь. Знаете, рейс рискованный…
— Он к работе жадный… — неожиданно для самой себя сказала Даша из угла и смутилась.
Пилот поднялся, когда на дворе было еще темно, поспешно оделся, разбудил всех и ушел к машине. Через полчаса он уже был готов лететь. Его нетерпение было понятно: в Иркутске, на аэродроме, уже почти не было снега.
Через три часа он вернулся с приисков. Пассажиров с ним не было, он никого не взял с собой в этот последний рейс, — зато взял грузы и почту.
Прилетев на Витим, он немедленно потребовал сводку погоды. Дашин отец молча показал ему в окно — началась метель, косые полосы снега падали над замерзшей рекой.
— Я бы посоветовал не лететь, — сказал отец, качая головой.
— Я прошу у вас не совета, а сводку, — грубо отрезал Уксус Иваныч.
Отец обиделся и швырнул сводку на стол.
— Не весновать же мне здесь, — пробурчал пилот, читая сводку. Скомкал ее и сунул в карман.
«Оставайтесь!» — хотела крикнуть ему Даша, но не крикнула. Разве ей удержать этого человека!
Через десять минут он был в воздухе. С высокого крыльца Даша видела, как болтается в небе его голубая машина.
После этого два часа Даша не находила себе места. В эти два часа она пережила все, что составляет жизнь жены пилота: и беспокойство, и страх, и муки ожидания. А ведь он не был ей ни мужем, ни братом. Даже сейчас, улетая в опасный рейс, он так и не взглянул на нее, не сказал: прощай, мол.
Через два часа она пришла к отцу и сказала, что надо запросить соседний авиапорт, прилетел ли Степан Ильич. Отец все еще дулся на пилота, но послушно пошел к телефону звонить на почту.
Потом вдруг спохватился: что за черт! Какого дьявола она лезет в это дело? Что он, сам своих обязанностей не знает! Но Даша глядела на него в упор, и глаза у нее были, как у покойной матери.
Оттуда ответили, что Степан Ильич не прилетал.
Через час они уже сами спросили: не вернулся ли он обратно на Витим? Даше стало ясно — случилось несчастье.
— Может, пролетел над ними и не сел, а они в метель не увидели? — предположил отец.
— Запроси другие порты.
Она говорила так, словно имела право требовать. Теперь, когда несчастье случилось, она больше не металась по избе.
К утру выяснилось: летчика на линии нет.
— Надо искать, — сказала отцу Даша.
— Да, да, искать! — засуетился отец и бросился к телефону.
Даша молча глядела, как отец крутит ручку телефона, кричит: «Алло, алло!», потом бежит к окну. Она встала, взяла волчью доху, отцово ружье и пошла на постоялый двор к деду Архипу. Дед Архип без слов дал ей лошадь. Она не сказала ему, куда и зачем едет, и направилась в тайгу.
Два дня кружила она по тайге, стараясь держаться ближе к Витиму. Она знала, что в метель летчик не станет уходить далеко от реки. Метель кончилась, в тайге было тихо, только снег хрустел под полозьями.
— Степан Ильич! — кричала Даша что было сил и долго ждала ответа.
Чтобы лучше слышать, она снимала шапку; снег падал на ее русые косы.
— Степан Ильич! — кричала она, встав на дровни.
Эхо в гольцах пугливо повторяло: «Степ-ан… и… ич…», но ответа не было.
Она стреляла из ружья, выстрелы гулко отдавались в морозном небе. Белки прятались в мохнатых кедрах, лошадь испуганно прядала ушами; Даша ждала ответного выстрела или крика, но ответа не было. Когда эхо смолкало, в тайге становилось еще угрюмее и тише.
Ночью, когда искать было трудно, а брести с лошадью по узким таежным тропам опасно, она выбиралась на открытое место, поближе к реке, и зажигала костер. Языки пламени поднимались выше леса.