— Вася, хочу, — заскулила девица. — Хочу жить на Кутузовском…
Клиент призадумался. Потом сказал:
— Ладно, давай своего старикана. Так и быть, взгляну на него. Но предупреждаю: я еще ничего не решил.
И он полез в карман своего канареечного пиджака за портмоне. Расплатившись, опять уставился на Лидию тяжелым взглядом, заколачивая в нее гвозди-зрачки:
— Учти: кинуть меня не получится. С продавцом я буду встречаться не только в твоем присутствии, но и наедине. Поглядим, что за фрукт. Я всю его подноготную узнаю, всех родственников вплоть до седьмого колена. Знаю я вас, москвичей. Потому подготовился.
— Я рискую не меньше вашего, — вздохнула Лидия. — И то потому, что рассчитываю на щедрое вознаграждение.
— О твоих комиссионных мы поговорим, когда составим договор. Не боись, не обижу. — И, довольный собой, клиент откинулся на спинку кресла в стиле ампир, вынув, наконец, стальные гвозди своих убийственных зрачков из Лидиного лица.
Но с нею и не такое проделывали. «Напугал», — мысленно улыбнулась она и встала. Супруги тоже поднялись, Василий небрежно швырнул на стол скомканную салфетку:
— Говно ваш ресторан. Готовить не умеют, а деньги дерут. Вообще, жрачка в Москве говно. И баб в шубах мало. У нас даже у самой занюханной уборщицы есть норковая шуба. А у здешних баб денег, что ли, нет? Тоже мне, столица!
«У них просто есть вкус», — хотелось сказать Лидии, но она, разумеется, промолчала. Сама она была в длинной норковой шубе с воротником из рыси. Знала, куда едет и с кем встречается. Если машина, то «Крузак», если хата, то с видом на Кремль, если шуба, то в пол. Ночной клуб — самый крутой, бриллианты размером с орех, а пиджак, разумеется, канареечный. Ей стало смешно. Какой забавный провинциальный царек. Да уж, напугал.
Когда клиент с молодой женой уселся в свой огромный черный джип и отчалил в гостиницу «Россия», Лидия Павловна достала из сумочки сотовый. Надо было сделать пару звонков. Первый — продавцу. Трубку долго не брали, и Лидия уже начала волноваться. Она знала, что у старика бессонница и ему можно звонить допоздна. Телевизор, что ли, смотрит? Наконец, старик ответил:
— Алле. Кто это? Алле.
— Добрый вечер Федор Самсонович. Как ваше драгоценное здоровье?
— Здоров, хвала ангелу-хранителю. Лидуша, ты?
— Я, кто же еще. Федор Самсонович, я к вам на днях покупателя привезу.
Старик сразу оживился.
— Славно, Лидуша, славно. А то я уже соскучился. Квартирку-то подготовить?
— Да не стоит суетиться. Пусть все остается как есть. Главное, себя подготовьте. До встречи, Федор Самсонович.
— До встречи, драгоценная ты моя.
«Да уж, драгоценная!» — покачала она головой и набрала второй номер, заветный.
— Юра, привет. Не разбудила?
— Смеешься? Со службы только пришел.
— Я без дела не звоню. Есть клиент на «кутузовскую». Работаем по старой схеме.
— Я понял, — сказал он сдержанно. — Всех предупрежу. Кто он?
Лидия с усмешкой вспомнила клиента в канареечном пиджаке:
— Провинциал, по виду бандит. Много понтов, мало мозгов. Со своим адвокатом. Жена — певичка из тамошнего кабака.
— Красивая?
— Бабник ты, Юра, — ласково сказала она. — Женщины тебя и погубят.
Он рассмеялся:
— Ты-то не погубила. Напротив, озолотила.
— Я не женщина, я риэлтор.
— А жаль. Ладно, на связи.
И он дал отбой.
«С этим тоже надо что-то делать, — невольно вздохнула она. — С его любвеобильностью».
Это была ее «крыша», и Лидия ею особенно дорожила. Она посмотрела на часы и подумала, что племянница, должно быть, уже спит. Проблем накопилось много, и все их надо было решать. Но Бестужева привыкла к такому графику. Это Москва, не Грачи. Здесь постоянно надо быть в тонусе, потому что никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Терять не хочется, а найти желательно клад, да чтобы золото в нем никогда не кончалось. Этакий бездонный сундук, который открывается по первому твоему требованию и где лежат виллы, яхты, приглашения на гламурные пати, ювелирные украшения от Тиффани и Картье, хорошо бы, и вечная молодость там лежала, но это вопрос больше к пластическим хирургам. Который Лидия еще не задавала. А пора.
Она опять со вздохом вспомнила племянницу. Теперь уже зависти. Глупышка. Ей двадцать лет, и она не знает цену ни этому, ни чему-либо вообще. Так и разбазарит свое сокровище, а самое ценное вручит какому-нибудь подлецу, и будет потом лить слезы, как сестра Марья. Хотя нет. Марья не плачет. Она несгибаемая. Молча ждет своего часа.