До чего же трогательно она идет за мной на кухню, смотрит, как я достаю бокалы, присоленные печенюшки, лед… До чего трогательно следит за мной глазами. Стараюсь двигаться помедленнее, ох, с какой радостью я провел бы за приготовлением этих коктейлей всю оставшуюся жизнь! Только ради того, чтобы она была рядом, чтобы она была со мной.
Как мило она бросает на меня внимательный, заинтересованный взгляд… И под этими взглядами я бы тоже охотно провел всю оставшуюся жизнь.
Но вот уже все готово. Ей хочется портвейна, и на этот раз я следую ее примеру: я хочу пить то же самое, что она.
Мы возвращаемся в гостиную, и я начинаю волноваться, видя, что она устраивается в кресле Беатрис. Так дело не пойдет. Совсем не пойдет!
Беру ее за руку и тихонько тяну, чтобы она встала, а когда она встает — показываю другое кресло. Она не протестует.
Только спрашивает: «А там — это ее место?»
Кивок — и тема закрыта. Я благодарен Саре, я ей бесконечно признателен.
Она интересуется Марион, задает кучу вопросов о моей дочке, а после этого странным голосом говорит, что не может иметь детей и начала собирать бумаги для усыновления. Потом, уже спокойнее и суше, добавляет, что одинокому человеку усыновить ребенка сложнее, чем супружеской паре.
Я советую ей выйти замуж, она улыбается. Я настаиваю:
— Ну почему бы не выйти?
Она говорит, что с нее хватит одного раза, и возвращается к Марион.
Она тщательно подбирает слова, похоже, она боится меня задеть. Я странно себя чувствую, я отвык от деликатности. Я подумываю, а не снится ли мне все это.
Ее тревожит наша разлука с Марион:
— Наверное, тебе ужасно тяжело быть так далеко от дочки…
— Да… но не легче, хотя и по-другому, жить со своим ребенком под постоянным надзором. Я жил в тюрьме без решеток. Зато теперь, когда мы станем видеться с Марион, пусть даже неподолгу будем видеться, я буду свободен, спокоен, и мне не придется больше все время контролировать свои слова, поступки и жесты. Конечно, наши встречи с малышкой всегда будут слишком короткие, но все равно так в тысячу раз лучше.
Спасибо Плутарху: без него я никогда бы не пришел к этому выводу. Но пока я на Плутарха и не намекаю, пока я даю Саре понять, что принял решение самостоятельно. Если бы я сказал ей: «Благодаря Плутарху я попытался воззвать к своему разуму, и разум помог мне прийти к такому выводу», она подумала бы: «Господи, какой же он странный…» Хватит и того, что…
Она меня слушает. До чего серьезное лицо, до чего внимательный взгляд… Я смущен. Я не заслуживаю такого интереса. То, о чем я рассказываю, настолько банально. Обычные невзгоды обычной супружеской пары… Она спрашивает, могу ли я рассчитывать на поддержку друзей, ведь если они меня поддержат, мне не будет так одиноко.
Я столбенею.
На поддержку друзей? Каких друзей? Раньше у меня были друзья, просто замечательные друзья. А теперь у меня есть только друзья Беатрис, то есть вообще нет друзей. Мои оказались недостаточно хороши: бывшие однокурсники, жалкие аптекари… ни одного Барана или кого-нибудь в этом духе. В свое время я познакомил Беатрис со своими друзьями, но они не очень-то ей понравились. Мы стали видеться реже. Все реже и реже. Потом совсем перестали видеться. Я каждый год посылаю им поздравительные открытки, они мне отвечают… вот и все, что осталось от нашей дружбы. Ба!.. Ведь я могу стать другом Орельена.
Но я не хочу посвящать в это Сару и сворачиваю разговор, не хочу, чтобы она заскучала.
Странно… Как быстро бежит время, когда мы вместе…
Она встает — и я чувствую себя обездоленным. Надо что-нибудь сказать… Что-нибудь такое, что заставило бы ее вернуться… Что-нибудь такое… Я не знаю, что сказать, я теряюсь… Она сейчас уйдет, а я стою дурак дураком и не могу вымолвить ни слова.