Теперь о качестве нашей памяти себя самого. Разумеется, этот род памяти касается исключительно нашей личной истории. Но так ли отчётливо мы её помним?
Мы не носим постоянно в своём сознании некий реестр самовоспоминаний, который в этом случае имел бы колоссальный объём. Мы лишь способны время от времени оживлять какие-то из этих воспоминаний (сознательно или же бессознательно), но — отнюдь не целиком, а весьма и весьма фрагментарно. В зависимости от чувственных предпочтений того или иного человека, как говорят психологи, при запоминании чего бы то ни было и при последующем воссоздании этой информации в какой-то форме он, человек, в основном опирается лишь на одну из модальностей восприятия — визуальную, аудиальную или кинестетическую (осязание и прочие ощущения — например, чувства тепла, холода и т.п.). Причём эти наши предпочтения той или иной чувственной модальности, оказывается, играют важную роль во всей нашей нервной деятельности. В соответствии с ними, специалисты нейро-лингвистического программирования (НЛП) делят всех людей на визуалистов, аудиалистов и кинестетиков. Каждому из этих типов присущи и собственные формы восприятия, и типы реакций, и даже манера поведения. (Об этом весьма подробно — в моих книгах «Архитектоника успеха» и «Обратная связь».)
При запоминании чего-либо человеком его чувственные предпочтения проявляются, в частности, в том, какая группа нервных клеток преимущественно задействуется в этом процессе. У кого-то постоянно превалируют зрительные нейроны (визуалист), у другого — слуховые (аудиалист), но одновременно даже у самых ярких, к примеру, кинестетиков любое воспоминание фиксируется во всех трёх основных модальностях, а также и в других участках мозга. Например, в центре речи, который учёные помещают сегодня в височную долю левого полушария, а также непременно и в центре пространственной ориентации. (Этот пучок нейронов расположен в верхней теменной области.) Чуть подумав, вы со мной согласитесь, поскольку любое воспоминание человек разумный способен как-то выразить словесно; с другой стороны, всякое наше воспоминание так или иначе связано с нашей координацией в пространстве. Напрашивается вывод: одну и ту же вещь, одно и то же явление всякий из нас запоминает по собственной схеме. Теперь я имею в виду не только схему связей нейронов, которая фактически и есть воспоминание как таковое, но и нашу индивидуальную схему — «энэлписты» называют это стратегией — оживления в своём сознании того или иного воспоминания.
Вернёмся к буддийскому ритуалу сопровождения новопреставленного, как принято говорить в православии, наставлениями ламы. Нетрудно догадаться, что этой процедуре, которая может длиться несколько дней (иногда даже — пару недель), буддисты тибетского толка придают особое значение. В частности, наши буряты и калмыки, из числа которых в своё время тоже вышло немало замечательных лам. Об одном из них, до сих пор почитаемом в Бурятии Будда-ламе (Будда Цыгмуев; 1901-1980), я и хочу сейчас немного рассказать. Дело в том, что этот признанный на родине специалист в области сопровождения умерших являлся учителем известного российского тибетолога А.И.Бреславца. С последним же меня связывает очень давняя дружба, и потому я неоднократно выслушивал рассказы о легендарном Будда-ламе из уст его собственного ученика, ставшего очевидцем многих удивительных историй.
Одну из них я вам перескажу. Но прежде — коротко о судьбе самого Будды Цыгмуева, которая в общих чертах типична для бурятских лам XX века, нечаянно — негаданно оказавшихся в антирелигиозной стране советов. Впрочем, разгром буддизма 30-х годов кое-кто из них предвидел заранее. В частности, почитаемый учитель самого Будда-ламы, знаменитый Гунчен-лама, под руководством которого Цыгмуев получил образование и принял монашеский сан в Цугольском дацане (тибетское название — Даши Чойнполлинг), старейшем, между прочим, на территории нашей страны. Так вот, Гунчен-лама — не путайте его с нынешним Гунчен-ламой, настоятелем Иволгинского дацана, — загодя почувствовал опасность и вместе со своим учеником Будда-ламой в 31-ом году пробрался через Монголию в китайскую Маньчжурию, где уже существовал большой посёлок так называемых булагатских бурят, то есть российских бурят-эмигрантов, укрывшихся в Маньчжурии от кровавых перипетий на своей родной территории, связанных поначалу со славными именами атамана Семёнова, барона Унгерна фон Штернберга, а затем пришедшим им на смену большевистским террором.