— Людмила Федоровна! — обрадовалась Катя. — А мы думали, что вы лежите все время!
— Одна-одинешенька, — прибавила Аня.
Людмила Федоровна молча, с улыбкой покачала головой и ласково погладила ежик Аниных волос. А Петр Николаевич ответил за нее:
— Людмиле Федоровне можно и не лежать в постели, но ей запрещено говорить. На днях ей сделали операцию горла…
— Операцию! — вскрикнули девочки. — Уже? А мы и не знали!
Петр Николаевич серьезно посмотрел на Катю и Аню:
— Ну, вот что, девчата. Людмиле Федоровне, наверно, захочется узнать, что у вас в классе. Так смотрите: вы-то рассказывать ей можете, а она должна только молчать и слушать. Последите, чтобы она не разговаривала. И смеяться ей тоже нельзя. Так что если вам захочется рассказать что-нибудь смешное, то вы потихоньку выйдите в переднюю и расскажите шепотом моей шапке с ушами. Понятно?
Девочки отвернулись и прыснули, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться громко.
— Вот правильно! — сказал Петр Николаевич. — Ну а если ваша учительница будет плохо вести себя, поставьте ей двойку за поведение.
Девочки опять засмеялись. А Людмила Федоровна улыбнулась, не разжимая губ, и все пошли в комнату. Здесь девочкам сразу бросились в глаза очень большие темные очки в широкой кожаной оправе, лежавшие на диванной полочке.
Людмила Федоровна молча усадила девочек на диван с высокой спинкой и взяла с письменного стола большой блокнот и карандаш.
— Что, Люся, — спросил Петр Николаевич, — очинить?
Людмила Федоровна кивнула головой.
Пока Петр Николаевич осторожно оттачивал над пепельницей карандаш, Катя смотрела на него и думала о том, что этот большой, широкоплечий человек совсем скоро, может быть даже через несколько дней, будет летать где-то далеко-далеко, над ледяными глыбами и снеговыми равнинами Арктики. Ведь недаром же здесь в передней стоят наготове огромные меховые сапоги и висит меховая куртка. Аня в это время все еще озиралась по сторонам. Особенно интересными показались ей темные очки в кожаной оправе. Она даже привстала, чтобы поглядеть на них.
— Что, не видела еще таких маленьких очков? — спросил Петр Николаевич и, сняв очки с полки, протянул их девочкам.
— А почему они темные? — спросила Катя.
— А чтобы снег не слепил глаза, — ответил Петр Николаевич. — Это особые очки, светофильтровые… Ну вот, Люся, получай.
Петр Николаевич отдал жене карандаш и пошел в соседнюю комнату.
— Людмила Федоровна, вам очень больно было? — тихонько спросила Катя, морщась от воображаемой боли.
Людмила Федоровна стала писать на листке ответ своим ровным учительским почерком, а обе девочки, то и дело стукаясь лбами, заглядывали через ее руку в блокнот.
И Кате вдруг показалось странно, что учительница пишет эти фразы не для грамматического разбора, не для того, чтобы девочки определили части речи или члены предложения, а просто так, как пишут письма.
«Конечно, было немного больно, — прочли девочки на листке блокнота, — вернее, не так больно, как неприятно. А что хорошего у вас?»
Катя переглянулась с Аней.
Людмила Федоровна удивленно посмотрела на девочек.
— У нас новая учительница, — начала виновато Аня. — Но это ничего, Людмила Федоровна! Вы не думайте! Мы любим только вас одну. Мы все так ждем вас, так ждем! А новая учительница нам совсем не понравилась.
Людмила Федоровна нахмурилась, притянула к себе блокнот и написала крупно и не так уже ровно, как раньше: «Рассказывайте все по порядку».
Катя взглянула на Аню, не зная, что делать. Она поняла, что Людмила Федоровна встревожена, и от этого рассказывать стало как-то неловко и неприятно. Ну как, в самом деле, говорить теперь о том, что в классе шептались, подсказывали, шумели? Аня тоже растерянно смотрела на Катю, но Людмила Федоровна еще раз повелительно показала карандашом на слово «рассказывайте», и Аня начала опять:
— Ну вот… вызвала новая учительница Лену Ипполитову и стала диктовать ей что-то трудное-претрудное. Лена один раз сбилась…
— Нет, не один раз, — поправила Аню Катя.
— Ну, нечаянно еще разок сбилась, — продолжала Аня. — Зоя Алиева говорит: «Анна Сергеевна, Лена всегда все знает», а эта новая учительница даже и внимания на Зоины слова не обратила и как начала придираться, как начала! И подумайте, Людмила Федоровна, поставила Лене тройку! Тройку — Лене!
— Не тройку, а вопросительный знак, — опять поправила подругу Катя. — В книжечку.