Мужчины не перестанут преследовать ее, кем бы они ни были. В Уоппинге, в Спиталфилдсе, везде. У них будут разные лица, разный возраст, разное оружие, но деньги, которые предлагают за ее голову, останутся неизменными, и их всегда будет слишком много для того, чтобы они от них отказались.
Элиза не стала возвращаться домой. Она подумала о Марлоу, которого любила, и с внезапной ясностью осознала, что с Бринт ему будет гораздо безопаснее. С Бринт, которая знает, как устроен мир, которую не разыскивают охотники за головами, которая говорит, что когда-нибудь вернется в Америку, хотя теперь это и казалось чем-то вроде мечты. Через две улицы в Блэквеллcком суде ждал человек с кружкой пива в руке и оружием в кармане, и он не спал даже в этот час. Она поплотнее укуталась в грязную шаль, скрестила руки и направилась прочь по окутанной туманом улице, вымощенной мокрым булыжником. Сердце ее разрывалось, но она не позволила себе замедлить шаг, повернуться или оглянуться на треснувшее окно их съемной комнаты, боясь увидеть там маленький силуэт – силуэт завернутого в одеяло ребенка, прижимающего к стеклу свою бледную ладонь.
Карта из пыли. 1882
2. Огоньки под кожей
Ощущения были такие, как будто у него под кожей бегают маленькие огоньки. Так он пытался объяснить, что с ним происходит. Что ему больно.
Его звали Чарли Овид, и, судя по догадкам судьи, ему было лет шестнадцать. Несмотря на то что всю жизнь парня пороли и избивали, на его теле не было ни одного шрама. При росте в шесть футов – больше, вероятно, ему уже не вырасти – он оставался худым, со впалой, как у маленького мальчишки, грудью. На руках его выступали жилистые мышцы. Он и сам не знал, почему его тело устроено так, как оно устроено, но считал, что Бог здесь ни при чем, и, уже немного разбираясь в жизни, понимал, что лучше это держать при себе. Мать его была черной, а отец белым, и это в мире, где на него смотрели, как на какое-то чудовище.
Парень не мог назвать ни года, ни даже месяца своего рождения, но был сообразительнее, чем считали окружающие, и даже умел немного читать и писать свое имя, если ему давали для этого достаточно времени. Он родился в Лондоне, в Англии, но его отец мечтал о Калифорнии, о лучшем мире. И возможно, он даже нашел бы дорогу в такой мир, проживи он достаточно долго. Но он умер в одной из тех повозок, что вереницей пересекали Техас, к югу от Индейской территории, оставив Чарли и его мать на произвол судьбы. Накопленных денег им хватило лишь на то, чтобы вернуться на восток через Луизиану. После этого они стали обычными чернокожими бродягами в стране, где их и без того было полно, а когда пять лет спустя мать Чарли заболела и умерла, у него не осталось ничего, кроме ее обручального кольца. Оно было серебряным, с гербом из скрещенных молотков на фоне пылающего солнца, и мальчик, которому не было еще и десяти, держал его в руках и рассматривал при свете фонаря, вспоминая запах матери, восхищаясь своим отцом, который подарил ей его в знак любви, и пытаясь представить, кем он был. Чарли до сих пор прятал это кольцо в рукаве. Никто не смел отнять его у него.
Мать знала о способностях сына, о том, что он может исцелять себя. И все равно любила его. Но он изо всех сил старался скрыть эту особенность от остальных, и такая секретность – как и дар исцеления – помогала ему выживать. Выжил же он на речных работах к югу от Натчеза в штате Миссисипи и в темных лачугах, разбросанных вокруг того же города неподалеку от Ривер-Форкс-Роуд. Но теперь, стоя в кандалах посреди темной подсобки на складе, он не был уверен, что выживет и на этот раз. Все, чему он когда-либо был свидетелем на протяжении своей короткой жизни, научило его одной и той же печальной истине: в конце концов все тебя бросают. В этом мире у тебя есть только ты сам.
На нем не было ни ботинок, ни куртки, домотканую рубашку покрывали пятна крови, брюки истрепались. Его держали на складе, а не в тюрьме, потому что жена шерифа якобы боялась его. Хотя, скорее всего, так и было. Он находился здесь уже две недели, с кандалами на лодыжках и наручниками на запястьях. Иногда приходил помощник шерифа с другими белыми мужчинами, которые несли в руках дубинки и цепи; они ставили фонарь на пол и среди безумного хоровода теней избивали его ради забавы, а потом со смехом наблюдали, как затягиваются его раны. Но даже несмотря на быстрое исцеление, кровь была настоящей, как и ощущаемая им боль. И ужас, который он испытывал, лежа и плача в темноте, тоже был настоящим.