— Котька! Ты мне друг?
— Конечно… Что за вопрос?
— А мне кажется, что мы лишь на словах друзья и что ты больше со славой дружишь.
— Да ты что, завидуешь?
— Нет, не то, Котька…
Он засмеялся, в глазах блеснул хитрый огонек:
— Чего там — «не то»…
Махнул рукой и, отвернувшись от моего взгляда, выпалил зло:
— А ну вас…
— Котька!
— Что Котька?
— А по-моему, ты просто хочешь нахватать больше всех. Боишься, как бы кто славу твою не украл.
Он усмехнулся.
— Попробуй, укради!
— Ну и попробую.
— Рано тебе еще пробовать. Сгоряча только печь угробишь, Снимут.
— Не пугай.
— Я не пугаю, а предупреждаю. Помолчали, мучительно выискивая убедительные слова.
— Тебе письмо из Новой Гуты. Как ответишь-то?
— Наше дело.
— Небось, хвалиться будешь?
— А разве нечем?
Вот и все. Разговора не получилось. Когда я вышел от Котьки, все так же ярко светило солнце. Дворники в одних летних пиджачках соскребывали с тротуара широкими фанерными лопатами, обитыми по краям жестью, ноздреватый снег, а звонкие ручейки у обочин подхватывали его и, постепенно расширяясь, перескакивая через высокие трамвайные пути, неумолимо неслись к Уралу.
Весна чувствовалась во всем, даже автомашины подпрыгивали на ухабах как-то удивительно легко и бодро.
А мне было тяжело. Разговор с Котькой не выходил из головы. Кто из нас прав?
На следующий день на будке управления Котькиной печи висел большой плакат. Кроме обычных — дать сверх плана столько-то, было два пункта: довести кампанию до шестисот плавок и подготовить к самостоятельной работе сталеваром одного подручного.
Это я вызывал на соревнование Котьку.
Когда прибивал плакат, собралось много народу. Был и Котька.
— Смотри, не обожгись, — сказал он.
— Ничего, Котька, мы к огню привыкшие, — ответил я.
Прошла неделя. Моя печь шла хорошо. Но мастер все сдерживал меня:
— Успеешь. Дай печи окрепнуть после ремонта.
А Котька словно с ума сошел. Я видел, как к нему несколько раз подходил теплотехник и показывал на трубу. Над ней висело багряное с черными жирными разводами несгоревшей смолы пламя. Теплотехник злился и махал перед Котькой кулаками, показывал инструкции. Котька перерасходовал тепло, «грел» трубу, как говорят сталевары. Он собрался убить меня «тоннами».
Однажды в утреннюю смену при сливе чугуна у Котьки не пошел шлак, очевидно, плохо прогрел шихту. Котька же свалил всю вину на подручного и побежал резать шлаковую летку кислородом. У печи остался только второй подручный. Когда Котька вернулся, увидел, что автоматика отключилась, и минут сорок газ шел только с одной стороны.
А позже выяснилось: сгорела насадка. Это было аварией. Тогда Котька набросился на второго подручного. А на рапорте выяснилось, что Котька был сам виноват во всем. Он не допускал подручных к управлению печью, и на все их просьбы показать отмахивался.
— Ваше дело в ведомости расписываться да деньги получать, — говорил он.
Котьку сняли с хорошей печи, послали на отстающую, чтобы помог вытянуть ее из прорыва.
Поработал на этой печи он немного и почувствовал, что не справиться ему с заданием. В один из осенних дней, когда не видно, где земля и где небо, потому что везде дождь как из ведра, я провожал Котьку на вокзал.
Мы были втроем: он, я и комбинат, который не потухает никогда. Струи дождя над ним гуще и гуще. Но разве им погасить его огни?
Уже ступив на подножку вагона, Котька сказал мне:
— Ты думаешь, дурак я, не понимаю. Или, думаешь, я в деревню убегаю с мартена. Нет, просто жаль, что всю жизнь как вот в этом дожде прожил, дальше своего носа не видел… И что отстал я от вас на целую версту. Сегодня ты меня побил, а завтра — весь цех. А я не могу так. Не мо-гу! — и он ударил себя кулаком в грудь.
— Котька, да ты теперь самый хороший человек, раз понял. Оставайся, — обрадованно закричал я. — Поможем.
— Нет, Саш, поеду, — он усмехнулся. — Так раньше паломники грехи отмаливали: за тридевять земель ездили. Писем не жди, не хочу, чтоб жалели.
— Ну пока, — и мы крепко сжали мокрые от дождя руки.
Вот и все, что касается нашей ссоры. С тех пор прошло пять лет. Техникум я окончил и теперь стажируюсь на мастера.
Я уже посоветовался с женой. Если Котька приедет, будет жить пока с нами. А там устроится.
МОЛОДОЖЕНЫ
Когда высокий черноволосый герой на экране поцеловал свою жену и бережно взял из рук молоденькой сестры родильного дома пухлый, завернутый в красное одеяльце сверток, старуха, сидевшая сбоку Сергея, облегченно вздохнула и уверенно произнесла: