«Вот это да! — думаем. — Подсунули нам кого! И куда — в бригаду коммунистического труда!» Смотрим на новенького и молчим.
Я все ходил за новеньким и примечал, как он за дело берется. Вроде бы не ленится, не отвиливает ни от чего, но работает — через пень-колоду. И все казалось мне, что и лопату он не так держит, и кидает в печь не туда, все больше на порог. «Вот тебе, — думаю, — сила! Синичкин ростом куда меньше был, а как бросит, так через всю печь».
И почему-то вдруг я себя вспомнил, как только в мартен пришел. Хожу я по рабочей площадке, словно по горячим углям, к печи боюсь подойти, уж больно от нее огнем палит, пламя вот-вот пятки лизнет. Помню смена к концу шла, плавку доводили, когда ко мне первый подручный подошел и сказал озабоченно:
— Держи-ка ведро да сбегай быстро в лабораторию за углеродом! И поторапливайся, а то плавка на выпуске, а углерод весь ушел.
Я, ни слова не говоря, хвать ведро да со всех ног в лабораторию. Прибежал, говорю девчатам:
— Ну-ка, красавицы, выручайте: углероду насыпьте, да побольше.
Они глаза на меня вытаращили, рты пооткрывали и не шевельнутся, смотрят на меня, как на диво. Я им строже: дескать, шутить не время, сыпьте углерода и баста!
Тут они как грохнули все разом:
— Сейчас, — говорят, — насыплем. Тебе сколько?..
Позже-то я узнал, что углерод в металле составной элемент, его анализом химическим узнают. Вот какой я «сообразительный» новенький был! Вспомнил про это и к Новикову помягче стал относиться. То, другое объясню, он слушает внимательно. Что сделает — на меня посмотрит: правильно ли?
Однажды мы с ним шлак осаживали. Вообще-то, это не мое дело. Но Иванов болел. Шлак серым мусором осаживают. Набрал Иван здоровенную лопату, как кинет в чашу! Да воды в мусор, видать, перелил, она и ухнула, аж брызги во все стороны, еле убежали. Стоим смеемся, спецовки друг на друге тушим, а на взрыв Курилин прибежал. Налетел на Новикова и давай отчитывать:
— Накажу, обдеру, как липку! Себя спалите, а мне отвечать за вас… — И на меня: — Ты-то чего стоишь зубы скалишь?.. С нарушителями техники безопасности заодно, да?
А я готов был со смеху покатиться, как на новенького погляжу. Стоит такой растерянный, жалкий, глазами хлопает виновато.
…Утром выхожу из душевой и новенький тут как тут. Только сразу не узнал я его: штаны на нем рваные на коленях, рубаха до локтей. Взял его за рукав да назад, в душевую. Дал ему свою спецовку — у меня две про запас. «Ты что, — говорю, — дурья голова, надумал? Да тебя Курилин и на дух к печи не допустит в этой «робе».
Не стал я тут его расспрашивать, куда он дел свою спецовку. Вижу, ему и так не по себе. «Ладно, — думаю, — это никуда не уйдет, а вечером у Громова разберемся».
Мы, действительно, у Громова не только музицировали, а и деловые разговоры вели. Например, кто что в школе не поймет, за консультацией бежит к Громову. Он в институте учился. Иной раз случались консультации другого рода. Как-то Иванов на молодежном вечере выпил лишку, так мы его «проконсультировали», что век будет помнить!
Так вот. Зашел я вечером к Новикову в комнату, он живет в том же общежитии, что и я. Сначала про здоровье справился, о работе поговорил, потом предложил:
— Пойдем, Иван, к Громову в гости. У него сад свой и варенье малиновое очень вкусное. От простуды помогает.
А он мне:
— Ты мне про малину арапа не заправляй, я не простуженный. А пойти пойду. Вижу ведь, что волком на меня смотрите за спецовку эту. Продал ее я, факт.
Как зашли к Громову, тотчас догадался, что разговор серьезный будет. Громов его сразу так и спросил:
— Расскажи, Иван, куда спецовку дел. Продал, что ли?
— А то бабушке отослал?! Ясное дело, продал да пропил, — заерзал на стуле Иванов.
— Да не суйся ты со своими догадками, Пашка, — отмахнулся от него Громов. — Правда, что ли?
— Что пропил — нет. Вот они, деньги эти. — Новиков вытащил из кармана пиджака бланк денежного перевода и положил на стол.
Прочитал вслух: «Москва, Чистые пруды, Павлу Ивановичу Грибанову, двадцать пять рублей».
Мы переглянулись, а Иванов не утерпел, съехидничал:
— Это как же понимать надо? Родственник твой московский с голоду помирает или как?
— Никакой он не родственник. В вагоне познакомился, когда из тюрьмы возвращался, — строго ответил Новиков. — Может, выслушаете… — и, не дождавшись ответа, начал:
— Ехали мы в купе поезда Владивосток — Москва трое: одну сторону майор нестарый занимал, другую — я да старик. Майор, человек военный, все больше слушал и наблюдал. Старик же — покоя не давал. И еще портфель при нем был большущий, что хозяйская сумка. Что он вез в нем? Бумаги ли ценные, деньги? Только с ним он никогда не расставался. И такое любопытство он во мне этим портфелем зажег, что не стерпел я. Когда он билеты контролеру предъявлял, слазил я туда рукой. Щупаю — мешок. Я его мять. Чую — зерно, крупное. Я аж обрадовался, потому что мне его воровать не надо. И удивился: чего от людей хоронится?