Надо признаться, я всегда чувствую себя неловко в кафе. Ты садишься за столик, потом к тебе подходит какой-то специально обученный человек, который фальшиво улыбается, а перед тем, как принести счет, спрашивает, все ли тебе понравилось, и ты понимаешь, что он спросил это только для того, чтобы намекнуть на чаевые, поэтому не хочешь оставлять ему чаевых, внутренне протестуя против этого лицемерно-буржуазного спектакля, но мысль о том, что официант примет тебя за обыкновенного жадину и презрительно посмотрит вслед, заставляет-таки добавить к сумме заказа треклятые десять процентов. Ницше говорил: «Нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать». Похожие чувства у меня к официантам. Уверен, в здоровом обществе их, как и нищих, быть не должно. А если бы все-таки нашлись те, кто считают себя официантами по призванию, их следовало бы ссылать в монастырь — нести послушание в трапезной. «Вам все понравилось, отец игумен?», «Тарелочки можно забирать, отец благочинный?», «Кипяточка подлить, отец келарь?».
Но сейчас дело было не в официантах. Даже совсем не в них. Напротив меня сидела Женя, и распахнутые окна ее лазоревых глаз затягивали, словно бы я был фигуркой оригами, неосторожно оставленной на подоконнике. Я не мог смотреть в них, потому что мне казалось, что при каждом столкновении наших взглядов пространство между нами видимым образом искажается. И не смотреть я тоже не мог — такое игнорирование было бы слишком вызывающим и могло обидеть как Женю, так и Игоря. Что там сделал Одиссей, оказавшись между Сциллой и Харибдой? Зарубежную литературу во ВГИКе преподавали скучно. И тут я вспомнил, что забыл сдать после просмотра стереоочки.
— Твои шутки, Игорь, слишком плоские. Для них нужны 3D-очки, — сказал я, доставая нечаянно украденный аксессуар. Женя похихикала. В очках сразу стало полегче.
За кофе мы обсудили мультфильм — впрочем, в основном я просто пересказывал свой искалеченный до неузнаваемости сценарий. Игорь и Женя удивлялись, почему же продюсеры так изменили сюжет, а я объяснил им, что крупные прокатные сети принадлежат американцам, и даже те, что формально не принадлежат, напрямую зависят от поставок голливудских блокбастеров, которые делают им основную кассу. Озорство Данилы Багрова было возможно лишь на фоне свистоплясок пьяного Ельцина — теперь же все стало цивилизованней, а цивилизованность, как известно, измеряется в долларах. Есть замечательная английская поговорка: a rich man’s joke is always funny (шутка богача всегда смешна), — верно также и обратное: шутка не смешна, если она не нравится богачу. Плохой Капитан Атлантика — несмешная шутка. Цензура? Нет, просто бизнес. Но ведь цензура! Да, но ведь просто бизнес. Весь гуманистический пафос либерализма состоит в стремлении вытеснить агрессивные импульсы, присущие человеческой природе, в экономическую сферу, но на деле «агрессия рыночной конкуренции» принимает не менее брутальные формы, чем любая другая, и в конечном счете не брезгует военно-репрессивным инструментарием. Собственно, социал-дарвинизм — теория, рожденная именно в рамках либеральной парадигмы, и когда Чубайс говорил о том, что в вымирании тридцати миллионов «не вписавшихся в рынок» россиян нет ничего страшного, он просто излагал экономическую программу либерализма, хотя и с несвойственной либералам честностью (90-ые вообще были более честным, в смысле откровенности происходящего, временем). Если вдуматься, даже идеи Гитлера покажутся более возвышенными.
— Слушай, а образ Марьи-царевны продюсеры тоже изменили? — спросила вдруг Женя, быстро заскучав от экскурса в политику.
— Нет, царевну, кажется, не трогали. А что с ней не так?
— Ну она какая-то глупая… и пустая что ли. Единственный женский персонаж и такой… никакой.
Она была права — с женскими образами я всегда испытывал проблемы, причем неважно, идет ли речь о мультфильме или о серьезном кино. Помню, когда я посещал курс лекций одного американского сценариста, самый жаркий спор в аудитории возник именно на тему heroine's journey — драматургического пути женских персонажей. В американской теории этот вопрос решен в феминистском ключе: героиня, изначально пребывающая заложницей собственной женственности, должна в ходе истории взрастить в себе мужчину, а потом уравновесить и гармонизировать обе эти стороны — на практике такой happy end обычно выражается в достижении успеха и в карьере, и в личной жизни (причем здесь отношения с мужчиной понимаются как равноправное партнерство, а не традиционно-иерархическая связь муж-жена). В результате по окончании лекции я пришел к выводу, что все-таки никакого journey у русской heroine быть не может.