— Что ты собираешься делать, когда откроешь дверь квартиры? — спрашивал я себя уже в лифте. — Прижмешь ее к стене в порыве страсти? Или предложишь чая? А может, упадешь на колени и станешь просить прощения?
— Не знаю. Может быть, я вообще не открою дверь.
— Почему?
— Потому что сейчас мы едем в лифте. И за его стенами ничего нет.
— А что есть?
— Только мгновение выбора.
— А ты сам есть?
— Пока я делаю выбор, есть.
— А она?
— Да, она и есть мой выбор.
Вот мы уже подошли к двери квартиры, я вставил ключ в скважину, повернул его, потянул за ручку, шагнул за порог и машинальным жестом включил свет, — что дальше?
— Это наш дом? — спросила Женя, осматриваясь.
— Да… покрайней мере, сегодня.
— Ну и славно.
Она приблизилась и поцеловала меня — поцеловала как своего мужчину.
Тогда я загреб всю ее к себе, весь стал одной жадной ладонью с губами. Куда-то делась одежда, и все многообразие сущего, со всеми смыслами и сюжетами, вдруг выразилось одной пронзительной метафорой в этой прекрасной наготе. Чарующая бездна разверзлась подо мной…
Но внезапно все замерло. Женя закрыла лицо руками и содрогнулась слезным всхлипом.
— Что случилось?
Она отвернулась к стене и тихо заплакала. И тут я понял — дело в татуировке. Женя не знала, что у нас с Игорем одинаковые «клейма», и увидев у меня точно такую же сову точно на том же месте, она словно проснулась в кошмар. Как выяснилось позже, она вообще мало знала о кромешных делах Игоря. Я не стал ничего объяснять, и успокаивать ее тоже не стал. Поднялся, оделся, не включая свет, и сел у окна.
Через некоторое время Женя уснула, а я еще долго не мог. Просто смотрел в окно. С первых дней пребывания в Москве я заметил, что здесь совсем нет звезд — ночь тупо застилает небо рубероидом, как лавочник, опускающий рольставни в конце торгового дня, и передает вахту уличным фонарям. Здесь и солнце-то редко бывает — если оно и показывается ранним утром, то потом спешно прячется за облака, как будто Бог брезгливо закрывается от проснувшихся людей. Ужасный город. Великий и ужасный.
Ближе к утру я наконец почувствовал сонливость и лег. Когда засыпал, казалось, что по пробуждении все случившееся вечером окажется сном. Но я и заснуть толком не успел… Меня разбудила Женя. Разбудила лаской. И то ли обрывая сон, то ли, наоборот, его продлевая, то ли повиснув между сном и явью, то ли вовсе смешав их, я ее взял.
После ночи «Прямого эфира» Игорь сказал Жене, что ему нужно кое-что решить внутри себя, и уехал в Оптину пустынь. Там он пробыл около двух недель — жил у какой-то бабушки в сарае, отплачивая ей помощью по хозяйству, ходил на все службы, проводя в монастыре по восемь часов в день, окунался в купели и читал духовные книги, а потом приехал, опустошенный и растерянный, так, видно, и не получив ответов на свои вопросы. Не надо быть прозорливцем, чтобы понять, о чем он там молился — конечно, о том же, что и я в те дни — о вразумлении и указании пути. И вот через два дня после его возвращения я приехал и забрал Женю. А на следующий день она написала ему, чтобы он ее не ждал и не искал. После этого Игорь пошел в полицию с чистосердечным признанием. Честно говоря, я думаю, что для него это было самым правильным решением.
В Казань мы с Женей приехали автобусом — ехать поездом я поостерегся, ведь при покупке ж/д билета нужен был паспорт. Некоторое время жили у папы. Женя ему, кажется, понравилась, хотя скорее его обрадовал сам факт появления рядом со мной девушки. О том, как она появилась рядом со мной, я, само собой, не говорил.
Все текло хорошо. Женя была счастлива, я, наверное, тоже. Только какому-то другому, потаенному мне постоянно казалось, что все происходящее и окружающее мимолетно и не имеет большого значения. Словно я расписывал сцену, понимая, что при всех ее прелестях в финальный монтаж она не войдет.
Между тем наши общие деньги, оставшиеся еще с Москвы, заканчивались — сидеть на папиной шее я не мог, а устраиваться на какую-то работу было слишком скучно. После всего, что произошло, уехать в провинцию, поселиться в родительской квартире и пойти редактором на татарский телеканал? — нет, я бы лучше предпочел сдаться в полицию. И все-таки что-то надо было предпринимать.