Тогда мне пришла мысль о том, чтобы перебраться в деревню — возможно, насовсем. Женя не возражала — она вообще мне никогда не возражала и, приластившись наутро после венчания, сделалась завсегда такой кроткой и нежной, что меня это, признаться, временами даже раздражало. Я стал центром ее бытия, а она будто бы вращалась по орбите, мечтая однажды приблизиться настолько, чтобы расплавиться и стать частью меня. Только сам я ощущал себя скорее Луной, а не Солнцем.
Женя говорила, что в деревне мы могли бы родить ребенка. Она очень этого хотела. А я… я вообще не знаю, должен ли мужчина хотеть детей. Иметь, конечно, должен, но должен ли хотеть? Когда мужчина говорит о родительстве, то обычно речь идет о неком жизненном плане, а в случае женщины — о самом смысле существования. Наверное, мужчина должен все же хотеть женщину, а она уже — ребенка. Впрочем, откуда я взял этих «мужчин» и «женщин»? — их нет в природе так же, как нет нуля и единицы, на которые компьютер рассекает любое запечатленное им мгновение жизни.
Среди татарской родни деревенских было много, но велика была и дистанция между нами — я с детства чувствовал себя чужим в их окружении, хотя татарская кровь во мне преобладала. Одна только мысль о пробуждении под вой муэдзина и прогулках с Женей под шепот «моржэ» из-под косых карих взглядов заставляла отказаться от переезда. Тогда я вдруг вспомнил про многодетную тетю Машу — она ведь тоже жила в деревне. Да, вот где настоящая Россия, вот где настоящая любовь! В голове замелькали идиллические картины то ли кисти Нестерова, то ли камеры Прокудина-Горского, в которые мой внутренний графический редактор моментально вклеивал наши с Женей фигуры, моделируя даже образы не родившихся еще детей. Если бы я думал о семье и о нашем будущем, то лучшего места для дома я бы не нашел. Но не любви просила моя душа, а вызова. К тому же идея поселиться рядом с могилой мамы притягивала каким-то темным мистицизмом.
Через Рустика и его девушку, которая была риелтором, я договорился снять скромный домик в Миндюше. Недавно там умерла одна бабка, и теперь участок был выставлен на продажу, но пока покупателей не нашлось, хозяева согласились сдавать его в аренду за небольшую плату. Земля в тех краях не была лакомым куском, и девушка Рустика заверила меня, что вряд ли в ближайшие годы нам с Женей придется оттуда съехать. Впрочем, так далеко я и не заглядывал — мне вполне хватало видимости на ближайшие несколько дней.
Все наши вещи уместились в одну «девятку» Сорбета.
— Что-то тебя рано к земле потянуло, — шутливо отметил он на пути в деревню.
— Всех нас с рождения только к ней и тянет…
— Со скуки же тут помрешь.
— Не помру, — ответил я, хотя внутри очень боялся именно этого — нет, не смерти, а скуки — боялся, что романтика эскапизма быстро сменится тем невыносимым унынием, которое заставляет деревенских мужиков вливать в себя денатурат с ацетоном.
— А ты не помрешь со скуки? — переспросил я.
— Раз еще не помер, то не помру. Со временем привыкаешь, — в словах Сорбета, казалось, звучало сомнение — в самом деле, а не помер ли он?
За один день мы все перевезли и к вечеру уже разложили вещи. У Жени даже остались силы на уборку. Пока она подметала, я сидел на кровати и думал:
— Неужели я теперь буду жить здесь, в этом доме, с этой женщиной?
— А разве ты не этого хотел?
— Я? А кто я? И самое главное, кто ты?
С подобными размышлениями я пролежал почти всю ночь. Женя хотела близости — хотела как бы освятить новое жилище любовью, — но я отстранился. Пожалуй, впервые в жизни отстранился от ласк женщины, которую считал своей.
Наконец она уснула. За окном началась гроза. Молнии сверкали со всех сторон — казалось, мы находимся внутри мерцающей лампочки, которая вот-вот перегорит. Этот внешний антураж дополнил мое и без того триллерное состояние, и я окончательно оторвался от наличной действительности, отпустив себя в мысленную пучину.
Не знаю, который был час, когда я обнаружил, что хожу по комнате взад-перед и думаю вслух.
— Быть самим собой… Можно ли на человеческом языке сказать что-то более бессмысленное? Кто-нибудь понимает, кто он «на самом деле»?
— Денис, ты что, так и не ложился? — послышался голос Жени с кровати.
— Вот ты понимаешь, кто ты?
— Что?…Думаю, да.
— Думаешь, да… А кто думает и про кого? Почему мы говорим «мое тело», «мой разум», «мое сознание», «мое эго», «моя душа», «моя память», «мой дух», «мое сердце»? Получается, мы воспринимаем все это как свойства, атрибуты, а не как самоё себя. Что же тогда «я»? Кто субъект нашей жизни?