В то ночь меня ничего не тревожило. Спустя десять минут после отбоя я заснул. Что снилось — не помню. Около двух часов ночи вернулся и мой сосед, ненадолго включил свет и прыгнул в свою койку. Под утро я услышал вой глухой сирены. Ветер положил на подоконник лист сухого дерева, и я закрыл окно.
III
Я, как обычно, вышел из метро и, уткнувшись перед собой, поплелся в сторону дома. Никаких дел у меня не было. Все, что нужно было приготовить на завтра, я сделал уже в университете.
В такие дни бывало столь тоскливо, что порой, волоча ноги, я был готов упасть в снег и забыть, куда иду и кто я такой.
И все же волею судьбы, сумев добрести до дома, я скинул с плеча рюкзак и потянулся в карман, где, не дыша, лежали хрупкие ключи. Казалось, ничто не могло меня остановить. Я представлял себе решительно каминное тепло моей хромой кровати и сладкий сон, что временами, как хороший друг, выуживал мою тоску из мутного сознания. Но нет, нашлось. Меня кто-то окликнул. Я обернулся и никого не увидел.
— Подойди, — сказал человек, которого я все еще не распознал.
— Кто вы?
— Ну, это уж совсем, — с нарочной грустью ответил мужской голос.
Этот голос доносился из-за угла. Наконец, я подошел ближе и увидел дядю Колю.
— А, это ты, дядь Коль, — с улетучившимся любопытством сказал я.
— Ну, подойди сюда.
Он сидел на толстом картоне и чинил «Газель». Рядом лежали черные замасленные инструменты.
Он натянул улыбку и сказал:
— Можешь, пожалуйста, сходить за шайбой? Тут через два квартала, я денег дам, — он полез грязными руками в боковой карман.
Мне было неудобно отказывать, но именно теперь помимо кровати ни о чем другом я думать не мог.
— Дядь Коль… Мне просто дел на завтра, понимаешь? Я бы правда сходил, но не успею… Извини.
Я криво улыбнулся и собрался тут же уходить.
С дядей Колей я познакомился в первую неделю переезда. Семья осталась в родном городе, а здесь знакомых у меня не было. Кажется, в то время это был человек, который не позволял ничему унывать. Но со временем я знал его лучше и понял, что никакого природного оптимизма в нем нет. Он оказался тем печальным человеком, что, по несчастию, обременен эмпатией. В основном он пил и работал. И любая его радость, любая живость реакции основывались на желании убежать и убежать прежде всего от самого себя.
Мысли, мысли… Все они путают. Их глупая сплетенность связала и меня самого.
Я вспомнил это и пошел в сторону магазина. Это самое маленькое, что я должен сделать. У меня нет настоящих причин отказывать. Нет, все это глупости. Дело ведь не в том, что надо помогать. Мой отец говорил, что впечатления устаревают. И что толку? Никто не оценит твою добродетель. А время тает, силы уходят. Дело совсем в другом. Интересы — вот, что важно. Теперь, оказывая небольшую помощь своему доброму знакомому, я хорошо это понимал. Я шел в магазин ровно по той причине, что время неутомимо тает и настанет час, когда откажут мне. И что же я буду делать? Я вспомню сегодняшний и другие похожие дни. Я буду жаловаться, страдать, спрашивать, откуда повелось, что мир настолько несправедлив. И в этом будет мое утешение. Мне будет странно, но все-таки хорошо. Я буду знать, что я ни в чем не виновен и мрак округи — дело рук других.
Я вернулся. В рюкзаке поперек скомканной бумаги лежала шайба. Снег усилился. Солнце село.
Отчего-то дядя Коля изменил свое положение. Облокотившись об колесо, он сидел на картоне и затягивался толстой сигаретой. Я подошел и вытащил из рюкзака шайбу:
— Сказали, подойдет.
— Положи туда, — не указав места и глядя мимо меня, сказал дядя Коля.
Наступила пауза. Я знал, что он что-то скажет. И не ошибся.
— В среду мать умерла.
С самого детства я не любил тяжелых разговоров. Наверняка мать дяди Коли была совсем уж старым человеком. Люди умирают, и это неизменно. Ведь никто не рожден для вечной жизни.
Я сделал над собой усилие:
— Соболезную.
Затем, выждав несколько секунд, добавил: