Насчет земли приговор хотя тоже написали, но послать его уже не решились: генерал издали был не столь обходителен, как вблизи…
Поскольку деятельность староватого генерала касалась Лапина лично, — а она касалась, — никаких оптимистических ожиданий она в нем не возбуждала. С первыми шагами генерала в округе совпало обвинение Лапина в нарушении правил о собраниях, когда такого нарушения не было, что признал и суд. Потом частные осведомления о том, когда он уедет из своего родного гнезда? Потом водворение в их станице, глухой, незаметной и очень тихой, полицейского заседателя… Лапин не скрывал: всеми силами старался он держаться так, чтобы генерал Широков даже забыл о его существовании. Оказалось, что усилия потрачены тщетно. Мог ли генерал забыть, что Положение об усиленной охране дает ему возможность в полной мере выказать глазомер, быстроту и натиск в отношении бывшего «неприкосновенного»?..
И он послал в атаку сразу двух заседателей, при холодном и огнестрельном оружии…
Но делать было нечего. Он заставил себя сделать веселую мину в прескверной игре и безрадостным тоном сказал, указывая на книжные шкафы к письменный стол:
— Не угодно ли?
Откашлялись. Кинули взгляд сперва издали, словно измеряли расстояние, приценивались. Потом подступили ближе. Заседатель начал проворно извлекать брошюрки в красных обложках. Пристав взял с другой полки первую подвернувшуюся книгу и остановил свой взор на заглавии.
— «Записки революционера»…[3] Крякнул. Радость ли была в этом коротком, внушительном звуке или неодобрение — трудно было определить.
— За-пис-ки рево-лю-цио-нера! — повторил он раздельно: — я… сяду?..
— Пожалуйста.
Он сел, раскрыл книгу и стал читать. Долго читал. Перелистывал и опять читал. Крякал и на минуту останавливался. Тогда на лице его застывало выражение озадаченного пса, увидавшего в реке отражение солнца и облаков.
Заседатель между тем набрал уже целый ворох «нелегальной литературы»: «Журнал для всех», «Былое», книжечку «Крестьянское малоземелье» — приложение к какому-то сельскохозяйственному журналу, — брошюрки в красных обложках со статьями Л. Толстого. Но лондонское издание тех же статей — в синей обложке — лишь повертел в руках и положил на место. Водворил также на место и серые книжечки «Сознательной России». Из народно-социалистических сборников конфисковал только те, которые носили название «Трудовой народ».
В сомнительных случаях он боком подвигался к третьему участку и шепотом, и мимикой спрашивал у него указаний. Третий участок, занятый книгой, коротко ляскал зубами, как будто отпугивал надоедливую муху, и снова погружался в чтение.
— Чтобы эту книгу правильно определить, ее всю прочитать нужно, — обратился он наконец к Л[апину] тоном упрека.
— Это долго, — сказал доктор виноватым голосом (как-то само собой возникло в нем неожиданное и непонятное чувство виноватости).
— То-то и есть-то! Поэтому я… приобщу ее к делу!.. Гмм… мм… ммэ… А это что за «Песни труда»?
— Посмотрите…
— «Пес-ни тру-да»… Известное дело: долой самодержавие?
— Изданы были при самодержавии. Кажется, продаются и теперь…
— Мало ли что продаются! Я вот в октябре 905-го сам покупал такие книжки, за которые после приходилось арестовывать… да! Сверюсь с циркуляром… «Книга русского рабочего»… Ммм… Тоже, вероятно, из области фантазии? Чего-нибудь нагородил… Эх, господа, господа! И что это вам за охота с этими пустяками!.. Ведь вот вы… имеете хорошее место, приличное жалованье получаете… Ну к чему? Какого рожна надо?.. Ах…
Лапин набрался смелости и спросил:
— Если не ошибаюсь, вы — бывший учитель?
— Да… приходский, — простодушно-серьезным тоном ответил пристав: — а коллега вот почти по вашей части… из ветеринарных фельдшеров. А что?
— Да так… Лапин слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство. Хотелось бы и ему слегка поморализировать, но не хватило решимости, и он сказал:
— Незаметно в вас этого… как бы сказать… навыка. Вот жандармы, например, — у тех живо: взглянул на заглавие — сюда или туда… А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями, читаете мораль…
— Да, те — народ привычный. Мы ведь недавно…