— Отпуск на… пребывание в тюрьме законодательством не предусмотрен. Н-да… Понимаю, негуманно, но… не предусмотрен. Когда ваш друг вернется, будем обсуждать проблему. А сейчас давайте займемся делами насущными.
Вспылить легче всего. Но что это даст? Хлебников эмоции не воспринимает. «Займемся делами насущными». Как ему объяснить, что Климов не виноват.
Не виноват. Это ясно мне, Сашке, Сереге, Димке, но не Хлебникову. Я смотрю на ребят. У Сашки на коленях обломки истерзанных спичек — переживает.
Димка совсем плох. Вчера 38, грипп. Какая-то азиатская форма. Говорят, с этим нельзя шутить. Да мало ли с чем нельзя шутить. Однако парень держится. Только вот глаза из синих превратились совсем в свинцовые и стали невероятно большими. А вот Сережке я завидую. Этот как монолит. Погрузился куда-то в себя, и все. Редкое свойство.
— Пал Палыч, — начинаю я, — мы вас не просим о чем-то исключительном, тем более что Климов…
— Знаю… Знаю… — хрипит Пал Палыч, и волосатая рука ректора, сделав три положенных взмаха, возвращается на стопку книг. — Не виновен, сочетание случайностей, произошла ошибка… Все знаю. Однако уважаю советский суд и не имею основания не верить ему. Не имею… Н-да-с.
Мы еще что-то говорим, но это уже больше так… Об упрямстве Хлебникова ходят анекдоты.
Иногда поступки совершаются машинально. Мы каждый день с кем-то разговариваем, кого-то уламываем.
Поездки к Николаю превратились в своеобразные временные вехи. Мы так и говорили: «Это нужно закончить к десятому августа»… или «Лучше, если вчерне мы все оговорим до пятого сентября». И никому не приходило в голову задать вопрос: почему до десятого августа и при чем здесь пятое сентября. Желание сообщить ему что-то новое, доброе стало негласной потребностью для нас.
Безрадостный итог прошедшей недели доконал, вывел из себя. Все было бы не так тоскливо, если бы об этом не приходилось рассказывать ему.
Из комсомола исключен, из института отчислен. Ребята измотаны. У меня не поворачивается язык предложить встречу с Фроловым. Конечно, мы — это мы… Однако существует и каждый в отдельности, со своими заботами, увлечениями, странностями.
А летний вечер на зависть как хорош. В институтском парке запах свежего сена, каждую неделю подрезают газоны. Липы отцвели, а все равно пахнут. Даже не верится, что где-то за этой тишиной, пересвистом зябликов существует наша стройка, с грохотом, пылью, запахом мазута и каленого металла. Сейчас мы разбредемся кто куда. И правильно… Сашку определенно у кинотеатра «Факел» ждет Катюша, которая называет Сашку ласково — Шурик… У Димки одна забота: Димка тянет на мастера спорта. Алексеев — наш тренер — сказал недавно, что Димка — самородок. По этой причине Димка даже в весе прибавил… Куда завихрится Сережка, я не представляю… У Сережки новое увлечение — лошади. Пока это только разговоры. Но чем черт не шутит. Надо знать Сережку.
А вот мне деться некуда. Я не настроен играть роль положительного героя, и тем не менее я пойду к Фролову. Иначе эта идея не даст мне покоя… Тащить с собой ребят — глупо. Еще не известно, что получится… Уж больно Харламов был настойчив… А ведь Харламов не дурак. Нет, не дурак.
— Значит, кто куда, — бросаю я на ходу.
Ребята чуточку озадачены. Первым приходит в себя Димка:
— Капитан разрешил увольнение на берег.
— А что делать?
— Тогда чао…
Забавно, а все-таки людям очень идет улыбка.
Я зря переживал. Разговор с Фроловым не состоялся. Я вошел в управление, когда он спускался по лестнице, навстречу.
Я поздоровался. Он рассеянно ответил. Прошел мимо, потом обернулся…
— Простите, вы ко мне?
Я не очень уверенно кивнул. Он должен меня помнить. При назначении Фролов беседует с начальниками участков сам.
— Вы, кажется, один из тех?
— Каких? — переспросил я.
Фролов еще раз посмотрел на меня и сказал:
— Вы Максимов, с третьего участка. И приехали говорить со мной по делу Климова.
— Да, по делу…
Петр Константинович Фролов — начальник стройки. Для людей сведущих этим сказано все. Для иных же — название административной должности и не больше.
Строительство химического комплекса — девятая стройка в сознательной жизни Петра Константиновича. Добавление о сознательной жизни принадлежит самому Фролову.
Бесспорно, мы немножко идеалисты. Нам хочется, чтобы люди, окружающие нас, были в чем-то необычными. Так случается далеко не всегда, и тогда наше восторженное воображение эти необычности придумывает.