На что мы надеялись? Когда ничего не знаешь, надеешься на все. Несведущий человек всегда оптимист. Мы попросту не допускали, что существует иная точка обзора событий, нежели наша…
Он приехал в суд рано утром. У каждого из нас есть свои привычки. Петр Константиныч все неприятные дела решал только с утра.
Судья, ей было около сорока, неловко оправила волосы, заметила свой стертый маникюр, смутилась еще больше. Она ничего не сказала, просто виновато улыбнулась, будто извинялась за этот глухой коридор в кусках рваного линолеума, людей — их было здесь много — с какими-то тусклыми, обидчивыми лицами и вот свою неподготовленность к этому разговору.
Высокий, настолько, что занимал почти весь дверной проем, с крупными очень спокойными руками, он выделялся в этом сдавленном помещении. И рост, и даже одежда, дорогая, ладно сшитая, выделяли его еще больше. Люди проходили мимо, оглядывались, шли дальше и все-таки находили возможность оглянуться еще раз, будто никак не могли понять, что делает этот ухоженный человек здесь, где и по рангу, и по необходимости пересматривают человеческую беду.
Стоять рядом с ним, видеть его участие было приятно. Теперь уже все обращали на них внимание.
— Пройдемте ко мне, — сказала судья.
Фролов поклонился, дал понять, что именно это ему и нужно, однако куда идти, он не знал.
Теперь уже судья почувствовала превосходство над этим крупным, чуточку растерянным человеком. Она посмотрела на его безукоризненные ботинки, белый манжет — он выглядывал ровно настолько, чтобы быть замеченным. Человек был опрятен до мелочей, и это судье понравилось. Неряшливость, которую выдавали за небрежность, раздражала ее.
«Он из другого мира, этот человек, — подумала судья. — Что ж, тем лучше!»
Она еле заметно улыбнулась и чуть слышно сказала:
— У вас там, конечно, иначе.
Где там? И почему «там» должно быть иначе. А может, «там» включало в себя весь мир за пределами темного коридора и этих комнат-клетушек, где всегда пахло дешевыми папиросами и пылью.
— Привыкайте, это тоже жизнь. — Она повернулась и быстро пошла в провал коридора.
Теперь они сидели друг против друга. Здесь было всего шесть стульев. Их вряд ли могло быть больше. Остальное место занимал стол и шкаф с десятком массивных книг. Портрет Менжинского чуть покосился, отчего и комната выглядела чуть кособокой.
Он сел на предложенный стул и хрипловатым голосом сказал:
— Я Фролов. — Минуту подумал и тут же пояснил: — Петр Константиныч Фролов, начальник стройки.
— Слушаю вас, Петр Константиныч.
— Мне сказали, что разбирательство дела Климова поручено вам?
Лицо судьи сделалось сразу непроницаемым и холодным.
— Какое это имеет значение? Или вы имеете к нему что-то добавить?
— Нет, нет… Впрочем, я и не настаиваю на вашем ответе. Видимо, это считается у вас производственной тайной?
Они помолчали.
— Мой визит к вам и случаен и закономерен. Только, ради бога, не смотрите на меня так.
— Как? — Ее глаза чуть оживились.
— Я не собираюсь оказывать на судью давления. Так, кажется, у вас говорят? Бывают минуты, сомневаешься в себе самом. Кто знает, где подстерегает тебя это сомнение. Климов — прекрасный парень. Он и еще десяток таких же, как он, — моя надежда. — Фролов закашлялся. — Наша надежда.
— Возможно. — Судья поправила календарь.
— Как вы думаете, чем кончится этот суд?
Она пожала плечами:
— Приговором…
— Да, но каким?
— Петр Константиныч, вы не понимаете или не хотите понять — ваш приход сюда очень некстати, собственно, как и весь разговор.
— Скажите, сколько вам лет?
— Это не относится к делу.
— Вы никогда не думали о том, что я сейчас сниму трубку и позвоню генеральному прокурору?
— Вам виднее.
— Значит, думали. «Я с прокурором накоротке — пусть звонит».
У него вдруг пропало чувство мучительной неловкости. Ему даже стало смешно.
— Трудно жить, когда в каждом видишь потенциального преступника.
— Еще труднее, когда тебе мешают увидеть преступника истинного.
— Вы считаете, он виновен?
— Если дело поступит ко мне, я ознакомлюсь с его подробностями.
— У вас можно курить?
— Можно, но лучше не надо.
— Простите.