Как Сашка выполнил свою сольную партию, нам приходилось только догадываться.
Сначала пропал куда-то Сашка. Трест проводил двухдневный семинар плановиков. Потом не получалось у меня. Я срочно вылетел на комбинат железобетонных конструкций. Мы задыхались без материалов, а очередные поставки предполагались только в конце четвертого квартала.
Игин вызвал к себе, вытащил кучу бумаг.
— Видал? — спросил он зло.
— Видал, — ответил я неопределенно…
— Это переписка с поставщиками. За такие вещи судить надо. Но у нас нет времени, мы строители. А теперь иди сюда.
Массивная стена красноречиво увешана выцветшими от солнца графиками.
— Вот объемы… Вот сроки. Вот поставка оборудования. А это… наши слезы, иначе, кривая выполнения плана. Понял?..
— Может, стоит заплакать?..
— Нет, плакать не нужно. Для начала пробей арматуру… И не вздумай вернуться без ничего… Скажи этим крохоборам, что детский комбинат им построят в этом году.
— Толкаете в бездну порока?
— Учу плавать, милый, — ласково заключил Игин. — Поезжай…
Короче, три дня отсутствовал я. Все беспокоился, расскажет без меня. Не рассказал. Молодец! А может, просто не получилось… Уже на следующей неделе в конце рабочего дня встретились на стадионе.
— Поговорим?
— Как знаешь. Ты молчишь. Нам неудобно расспрашивать…
Сашка презрительно оттопырил губы…
— Молчу… Кому рассказывать-то? Лешка, как затравленный снабженец, мечется по параллелям и меридианам. Я, как интеллигентный плановый работник, выступаю с докладом о прогрессивных формах планирования строительных работ… Учу людей, между прочим. А этот хулиган-одиночка слоняется без дела. Почти женатый человек, а дома не ночует. Сейчас вот пойду и позвоню Ирине. Съел!
Димкино лицо не меняет цвета, но приходит в непонятное движение.
— Саша, ты меня любишь? Не то слово. Страдания иссушили душу мою.
— Ты знаешь, что такое хук?
— Ну вот, пожалуйста, хук, апперкот, отжимаю левой. С кем я вожу знакомство? Бедная мама, она не перенесла бы этого позора…
— Надо смеяться?
— Это по способностям.
— Итак, ты ему сказал все… Твоя обвинительная речь заставила рыдать присутствующих.
— Нет, — сморщился Сашка. — Я ему ничего не сказал…
— То есть как?
— А так… я рассказал свое воспоминание детства…
Я посмотрел на Димку. Димка посмотрел на Сашку. Потом мы сделали это еще раз, но уже в обратном порядке.
— Воспоминания детства?
— Ага, детства.
— И он тебя понял.
— Не знаю. Он меня выслушал очень внимательно. Между прочим, меня все слушают внимательно, прошу занести в протокол.
— Видимо, твой рассказ не будет опубликован отдельной книгой, так что не обижай друзей, поведай устно.
Сашка улыбается хитро и по-доброму, как может улыбаться только Сашка.
— Понимаешь, — сказал я ему. — Настоящее лишь приходит на смену прошлому, оно не начинается с нуля.
Мы переглядываемся с Димкой. Не очень понятно, что следует делать нам. Удивляться, задавать вопросы, ждать, когда Сашка заговорит снова. А он, как назло, молчит. И тогда не выдерживает Димка.
— И это все?
— Нет, я рассказал ему о своем детстве.
— Что за чертовщина?
Димка пожимает плечами: «Час от часу не легче. Ну при чем здесь твое детство?» Сашка по-прежнему улыбчив и безмятежен.
— Берегите нервы, Дима. Когда я замечаю в подворотнях наших домов расклешенных мальчиков с гитарами наперевес, мне невольно вспоминается детство… Наше детство. Было такое время, когда мы, салажистые пацаны, ошивались на базарах, со смаком горланили полублатные песни, и наши глаза лопались от восторга и зависти, если кому-то из нас выпадал случай достать рентгеновскую пленку с записью Лещенко.
Столь странные увлечения находились под строжайшим запретом и потому интриговали нас до отчаяния. Прошедшие все и все наши родители были неутомимы: сначала восстанавливали, потом строили, потом реконструировали, наращивали темпы. Они вечно были заняты, куда-то спешили. И мы привыкли к этому. Однажды, заметив нас, родители удивлялись до невероятности.