Здесь никогда не бывает пусто. Давно бы следовало помыть окна. Почему везде грязные окна? Бесконечная галерея грязных окон. Здание охраняется государством — реликвия. Пыль истории не отмывается. Окна — тоже реликвия.
— Гражданин, вы в очереди или так?
— Я?.. Я, конечно, в очереди.
— Обыкновенную или срочную?
Это по инерции. Она даже не посмотрела текст.
— Срочную, самую срочную. Если можно, «молнию».
Молоток свирепо штампует. Трах — бланк в сторону. Трах — бланк в сторону.
— «Молния» в три раза дороже…
— Ничего, переживем. Лишь бы быстрее.
— Сочи. А это что?
— Санаторий «Волна».
— Так. А это?
— Сергею Тельпугову.
— Гражданин, сядьте и перепишите все отчетливо. Вас тысячи, а я…
— Правильно.
— Что — правильно?
— Вы одна.
«Сочи. Дом отдыха «Волна» Сергею Тельпугову.
У Лены несчастье с мамой. Организуй отъезд немедленно. Отправку подтверди телеграммой. Главпочтамт, до востребования — мне. Алексей».
Ну вот, теперь все. Можно и закурить.
Когда он уехал, казалось, все к лучшему. Последнее время мы часто ссорились. Вскоре ребята заскучали. Отчего? Не хватало его картавых песен. Или, как философски заметил Сашка, нам не хватало интима. А может быть, прав Димка? Мы привыкли быть вместе.
Не хочется об этом думать, но неминуемо наступит день, когда ты скажешь: «Сергей приехал». Это будет совсем другой день. Вместе с ним в твою жизнь придут неотвратимые обязательности, без которых жизнь не может существовать. Надо поздороваться. О чем-то говорить. Надо смотреть в глаза и улыбаться. Невпопад и искренне улыбаться.
В детстве самая маленькая тайна наполняет душу восторгом. Мы растем, наши детские годы уходят в прошлое, а тайны все так же тяготят нас, и только их груз становится более весом. А может, душой слабеем?
Утром пришла телеграмма. «Приезжаю тридцать первого. Тельпугов».
Перечитываем телеграмму по очереди.
— Нда… будто и не было ничего, — бросает Димка.
Не сговариваясь, выходим на улицу.
Пал Палыч Хлебников любил говорить афоризмами. А мы, зеленые первокурсники, восторженно таращили глаза и воспринимали откровение ректора словно высшую истину эпохи. «Как умно, как проникновенно. А главное, только для нас».
Однако прошел год, и все повторилось. Разочарование не было ошеломляющим. Пропал трепет, улетучилась восторженность, а истина, как и положено истине, осталась.
Мы неторопливо бредем по скверу. Обычному скверу, с четко расчерченными газонами, замысловатыми клумбами на этих газонах, где растет все, за исключением цветов. Тугая изгородь боярышника, десятка три тополей и столько же невпопад разбросанных кустов редколистной китайской сирени. Вот и весь сквер. Вид у зелени жухлый, подержанный. Радостной игры красок не наблюдается. Октябрь, слава богу! Какие краски! И только скамейки отсвечивают не ко времени сочной желтизной, голубизной, зеленью.
Проходим сквер один раз, второй. Снова поворачиваем. Можно подумать, прогулка доставляет нам неслыханное удовольствие.
Похоже на игру. Кто первый проговорится. Все думают об одном и том же. Все знают, что будет сказано, и все равно молчат.
Казалось, что может измениться. Твои слова, так и останутся твоими. И сказать их придется тебе, а не кому другому. И все-таки ты ждешь, как если бы пришел кто другой и высказал за тебя все эти неприятные слова и пережил вместо тебя эти неприятные минуты.
— Давайте же решим окончательно: кто поедет встречать?
Димка с Сашкой молча выражают мне свое сочувствие. Как-никак начал все-таки я.
— Лично я — против, — говорит Димка достаточно громко, ловко поддает спичечный коробок ногой. Димка поддает его еще раз, затем еще…
— Может, хватит, — раздражаюсь я.
— Легче замечать ошибки у других, чем признавать их за собой, — говорит Димка. — Кто спорит, конечно, легче. Я своей причастности к этим ошибкам не отрицаю. Мне тоже неприятно.
— При т… т… твоем немногословии т… т… такая речь, почти подвиг.
— А ты все шутишь…
— С-серьезно. Мы знаем, ты хороший. П… п… принципиальный.
Димка недружелюбно косится на Сашку, зло поднимает воротник.