— Раз ты такой гуманный — вот иди и встречай. Ишь, раздухарился, — не может успокоиться Димка.
— Пускай тебя мой гуманизм не волнует… Я… я еще не высказался.
— Ну вот и валяй. А то насобачился в чужих предложениях запятые расставлять.
— Д… дурак ты.
— Ну ладно, ребята, мы тут для дела собрались…
— Так в-вот кое-кто не понимает.
— Если надо, я могу встретить. Но в душе против. — Димка делает глубокую затяжку.
— Что значит, надо… И то надо и другое надо… Весь вопрос, как лучше?
— Да поймите же вы наконец. Мы тут изворачиваемся, как его подлость оправдать. Дескать, не так поймет, тонкая натура, особый настрой души быть выше человеческой слабости. А он плевать на все хотел: и на наши рассуждения, и на Николая, и вообще на всех нас, вместе взятых.
Сигаретный дым чадит прямо в лицо.
— Вы что, забыли историю с экзаменами?
— Когда человек ошибается, ему все подверстывается под эту ошибку. Так тоже нельзя.
— При чем здесь ошибка, Саша?
— Мы ошибаемся, понимаешь — мы!.. А Тельпуговы не ошибаются. Тельпуговы сложнее. У них все рассчитано до мельчайших деталей. Он и вспылит для антуража, и видимость переживаний создаст, и оплошность допустит, разумеется, если это укладывается в формулу: «я, для меня, со мной, обо мне».
— Три года мы были вместе. Не так мало, чтобы пригнать или отвергнуть друг друга. Неужели все три года мы жили вслепую? Неужели так мало нужно, чтобы отказаться от утверждения — он мой друг.
— Мало? — Димка вызывающе посмотрел на Сашку… — Кто виноват. Мы на все закрывали глаза… Мы привыкли, понимаешь, привыкли. Он друг. И нам страшно сказать что-то иное. Почему, я повторяю, почему никто не намерен вспоминать случай с экзаменами?
Случай с экзаменами. Эх, Димка, Димка. Ты прав, был такой случай. И нам так хочется забыть его, списать, как несуществующий, но, видно, одного желания мало. Есть еще память…
Весенняя сессия выпадала на май — июнь. По нашим делам время наиболее хлопотное… Еще шло следствие, сами мы не оправились от растерянности, строились всевозможные догадки, да и желание обнадежить самих себя было достаточно велико. Сессия в таких условиях факт, по меньшей мере, нежелательный. И мы решили ее перенести. Будет ли то конец лета, осень, а может статься, и зима — нас волновало мало… Важно перенести.
История с Николаем обретала новые оттенки, которые мы по своей неопытности предвидеть не могли, а значит, и сил они требовали немалых.
Меня обрадовало единодушие. Все было принято как само собой разумеющееся. Дело мы рассчитывали огласке не придавать, уладить все с деканом. По этой причине и заявление договорились подать каждый в отдельности. Вот и все сложности, впрочем, и случай весь.
Уже в конце мая начались экзамены. Мы узнали — Сергей заявления не подал… Говорит, отказались принять. Врет… Ребята, хоть и не верят, но сомневаются… А я нет… У меня с деканом разговор был.
Старик дал мне высказаться, а потом ошарашил.
— Я готов дать разрешение. Но существует одно обстоятельство. Лично мне оно не дает покоя. Ваш Тельпугов с подобной просьбой не обращался. Вчера органическую химию сдавал. Как же так получается? Вы просите отсрочку, потому как не можете сдавать экзамены. А Тельпугов, значит, может или… — декан не договаривает. Я вижу его вопросительный взгляд и опускаю глаза.
Согласитесь, трудно в течение одного разговора отрешиться от старых представлений и принять, как должное, новые. Не просто принять, привыкнуть.
Лицо Сергея отчетливо, прямо передо мной. Похоже на сон. И как по команде: «Я занят, у меня секция, сегодня никак, вот если завтра… горю масштабным огнем». А где-то сзади, как на световом табло… Ложь!
Декану не нравится мой вид:
— Ну… ну, — говорит он. — Право же, стоит ли так расстраиваться… Я и сам не рад, что затеял этот разговор… Для декана любой перенос — явление нежелательное. Вы меня понимаете? Я мог бы только радоваться поступку Тельпугова. Но, представьте себе, не радуюсь… Мы, старики, не лишены странностей. Декан поощряет срыв учебного графика. Не правда ли, забавно? Будем считать вопрос решенным. А за откровение на старика не сердитесь. И вообще ходите по земле, голубчик… Желаете оглянуться назад, оглянитесь. Только делайте это в начале пути.
Экзаменов было пять. Сережка сдал три — остальные перенес. Мы не требовали объяснений. Да и что они могли изменить? Все было несколько сложнее. Мы боялись Сережкиного откровения. И Димка нрав. Мы боялись узнать больше, чем знали. Однажды подвели черту и теперь сидели с закрытыми глазами. «Все хорошо, остальное — частности».