Переход несколько неожиданный. Сашка с Димкой предпочитают не слышать.
— Сереги? — переспрашиваю я. Чувствую, как под его взглядом у меня потеют ладони. — Приболел.
— Вот как? — Николай внимательно разглядывал ребят.
— Грипп, — кивает Сашка и громко чихает. — У…жас, какой грипп. Азиатская форма.
— А… да, да, — рассеянно бормочет Николай и какую-то секунду стоит к нам спиной. Затем решительно поворачивается, и только сейчас мы замечаем, как он осунулся. Вот этих морщин у самых надбровных дуг раньше не было. А теперь есть. И привычки пощипывать усы тоже не было. Он изменился, очень изменился. Николай делает несколько шагов в сторону, затем снова возвращается назад и, сцепив руки в тяжелый замок, начинает тереться о них подбородком. Он молчит, и наше беспокойство усиливается.
— Ты чего, Коля… а?
— У?.. Нет, нет… Ничего. Все нормально. Значит, бережете?
— Ты о чем?
Николай не замечает вопроса. Посчитав паузу достаточной, тихо продолжает.
— Ну что ж, и на том спасибо. Просто я думал, он сильнее. И смелее. Да-да, смелее.
Он заставляет нас впервые пожалеть, что рядом нет старшины с традиционным предупреждением «Граждане, свидание закончено… Граждане, попрошу…»
Он никогда не опаздывал, наш бело-синий потрепанный ЗИЛ. А сегодня опаздывает. К этому никто не привык, и поэтому волнуются. Волнуются все. И мы тоже. Все, потому что не знают причины. Ну а мы, мы наоборот, мы знаем. Наконец он появляется, скандально позвякивая разбитыми рессорами.
— Ерунда какая-то, — негромко переругиваются люди и рассаживаются по своим местам. Автобус трогается.
— Я новый кондуктор, — говорит она точно так же, как когда-то это сделала Лена.
— Очень приятно, не надо только опаздывать, — шутят ребята с гидролизного.
Еще один квартал, и мы свернем на площадь Коммунаров.
Чуть покачиваясь, она медленно идет по проходу. Щелкает сумка, рвутся билеты. «На счастье!» — говорю я и протягиваю пятаки.
— Настоящие? — спрашивает Димка и трогает глянцевитую ленту.
— Только настоящие и только счастливые, — отвечает она и вдруг улыбается. Открыто, радостно улыбается.
Все было так, как он желал этого сам.
Собственно, желал — это не совсем то слово. Всякий раз этот день виделся ему по-иному. «Меня будут встречать», — говорил он сам себе. И начиная с первого дня необыкновенно верил в эту встречу. И всякая мысль о том, что встреча может не состояться, казалась нелепой. Но время шло, и очень скоро он понял, что встреча ему не кажется уже столь необходимой. Человеку, у которого позади длительная командировка, долгая дорога, даже отпуск, есть о чем спросить, чему-то позавидовать, в чем-то пожалеть.
Николай посмотрел на часы. Да, капитан прав. В его положении все эти: «Ну, как там у вас?», «Ты загорел», «Что нового», «Нагрянем в гости» не более чем плохо сыгранный спектакль.
Со временем он перестал ждать встречи. Он даже боялся ее. Этот день обретал новые детали, оттенки. Приедет одна Лена, ну, в лучшем случае, Лешка. С ними проще. Они ближе других, реальнее. Лешка обнимет. Нет, сначала пожмет руку, а потом обнимет. И скажет: «Ну, здравствуй, Климов». А Ленка? О Ленке другой разговор. О Ленке столько думалось, что даже воспоминание об этом перестает быть просто воспоминанием. Эх, Ленка, Ленка. Все могло быть иначе. Он убеждал себя — так лучше. Ложь, о которой узнаешь раньше, теряет власть над тобой. Власть, может быть. Но боль остается. Тупая боль.
Пришло время, когда этот самый день утратил еще одну деталь. Из поредевшей толпы встречающих ушла Ленка.
Не ушла, нет. Надо было взять себя в руки. Запретить памяти вспоминать. А потом, потом он решил: «Встречи не будет». Он уедет из этого места один.
На перроне засуетились. Диктор объявил о прибытии поезда. От бетонных панелей тянуло душным теплом. Ему почему-то казалось, что в этот день будет дождь, обязательно дождь. Тогда, два года назад, как только кончился суд, пошел дождь, крупный, скорый дождь.
…Его вели по коридору, и уже в дверях он услышал слова: «Дождь. Считай, у человека дорога дальняя. С утра вон как парило. Сил нет. А тут дождь. Значит, к удаче».