Да я мог. Работать по пятнадцать часов, чтобы вам, Елена Анатольевна, жилось безбедно. Да я мог заставить вас поступить в институт. Я многое мог, и мое умение до сих пор не шло вразрез с вашими удобствами… Оказывается, все это было несерьезно. Затянувшийся антракт между первым и вторым действием. Наступило прозрение. Ты поняла, что ошиблась. Ты не можешь забыть его… Кого ты хочешь обмануть? Меня? Я и так в дураках. Его? Он умнее, чем ты думаешь. Себя? Стоит ли обманывать себя дважды.
И не совесть, не терзания душевные тому причиной. Вернулся Николай, и все вновь заговорили о нем — вот в чем дело. И опять расчет, голый расчет, Елена Анатольевна.
Теперь он сказал все. Здесь не место, да и не время упрекать себя, зря или не зря. Сегодня она собирает вещи и уедет к матери. А что будет делать он?
Лена стояла у окна. На улице начинает темнеть, и ему виден лишь ее профиль и край платка, который еще больше загораживает и так плохо различимое в полумраке лицо.
— Ну что ж, — шепчет Лена, и в этом звенящем вздрагивающем голосе он улавливает скрытую угрозу. — Ты… ты злой и завистливый человек. Ты беспощадный человек. Ты мне неприятен, слышишь, омерзителен. Уходи, я не хочу видеть тебя.
Сергей болезненно поморщился.
«Господи, неужели вспышка, которую он породил своим откровением, не вызывает даже слабого намека ярости, и все, абсолютно все, как и прежде, завязнет в этих бесконечных причитаниях: «Ты меня не любишь, все могло быть иначе».
Сейчас она начнет всхлипывать, и он будет просить у нее прощения, целовать ее руки, говорить, что он несчастен, что потерял голову от любви и еще невесть какие слова утешения и сострадания, от одного воспоминания о которых ему становится так скверно на душе, что впору плюнуть на все и заплакать. Лена молчала, а он терзался догадками и уже не знал, что ему хочется больше, то ли того, чтобы их разговор остался рядовым скандалом, после которого семейная жизнь вновь войдет в зыбкое неудобное русло. А может быть, взрыва, негодования, крика, чего угодно, только бы развеять эти невыносимые сомнения. Боже мой, неужели она права.
Однако молчание было недолгим. Лена вдруг решительно повернулась и тихо, но отчетливо сказала:
— Подлец, редкий подлец.
Сергей вздрогнул. Еще некоторое время стоял, потирая виски. И никак не мог сообразить, на самом деле она назвала его подлецом или ему это показалось.
Лена закрывает лицо руками, путаясь в полах не по росту длинного халата, выбегает прочь. Хлопает дверь, и через минуту он уже слышит равномерный звук журчащей воды и громкие всхлипывания.
«Скверно, — думает Сергей, — как же все скверно».
Случилось худшее. Ее нежелание отвечать превратило весь этот разговор в обычную истерику озлобленного человека.
— Вас, — усмехнулась секретарша и показала глазами на лежащую рядом с аппаратом телефонную трубку.
— Меня? — Николай покачал головой, — Здесь какая-то ошибка.
Секретарша несерьезно фыркнула и уткнулась в стопку бумаг.
Теперь уже все сидящие в приемной, а их было человек шесть, с плохо скрываемым любопытством разглядывали его. В любое другое время он не обратил бы внимания на грубоватую улыбку секретарши, ни на это случайное собрание скучных, невыразительных лиц, которые вот уже час томились ожиданием и тем не менее никак не рискнули бы выразить свое неудовольствие. Именно так. В любое другое время, но не сейчас.
Он не был суеверен. Хотя непонятные обстоятельства двух последних дней сделали его пристрастным и подозрительным. Сначала эта шумная встреча, словно его собственный приезд был внезапным только для него. Потом предложение поехать, отдохнуть, развеяться. Путевка в Крым. И как суммарный итог всем прочим удивительностям внезапный вызов к Фролову и разговор, разговор доверительный и невероятный. Сначала он молчал. А потом сказал, что не знает, не знает, что ответить, так как все происходящее напоминает ему плохо придуманный сон.
Фролов сразу стал очень серьезным. В его голосе послышались нотки сожаления.
— Напрасно, — сказал начальник стройки. Лично его не устраивает роль сказочного волшебника. Разумный шаг не прихоть начальника, а необходимость. — Вам сколько? — вдруг спросил Фролов.
— Двадцать восемь.
— Вы когда-нибудь думали, что такое четверть века?
— Нет, не думал, — признался Николай.
— А зря… Я в ваши годы уже возглавлял приличное строительство. И имел много, очень много неприятностей. Вчера у меня был секретарь обкома комсомола и знаете с кем?