– Смогу ли я еще зажечь в тебе огонь? Смогу ли заставить кричать от удовольствия?
Он наклонил свою голову, как будто намереваясь ее поцеловать, но остановился в дюйме от ее губ.
– У тебя нет никакого выбора, насколько я могу судить. Либо ты едешь со мной прямо сейчас, либо заложенное имущество целой кучи людей так и не вернется к ним. Или твоя чванливая мораль важнее куска хлеба для многих людей?
Она заморгала от попавшей в глаза воды, то ли это были слезы, то ли дождь – она не могла понять.
– Я буду с тобой жить, – проговорила она, – но ты даже не подозреваешь, как холодна может быть Ледяная Леди.
Он не ответил, но поднял ее на руки и отнес в ожидавшую его коляску. Никто так и не произнес ни слова на всем пути до виллы Таггерта.
У Хьюстон не было больших проблем с тем, чтобы оставаться холодной по отношению к своему мужу, и только раз она чуть было не дрогнула. Она слишком хорошо помнила, для чего он на ней женился и какой она оказалась дурой, подумав, что любит этого эгоистичного мужчину. Лиандер, по крайней мере, поступил с ней честно, сказав ей прямо, что ему от нее нужно.
Хьюстон выполняла только самые необходимые обязанности по дому – и не больше. Она заново наняла слуг, но не затевала никаких развлечений и заговаривала с Кейном только в случае крайней необходимости и не реагировала на его прикосновения – что давалось ей тяжелей всего.
Первая ночь после переезда оказалась самой тяжелой. Он пришел в ее спальню и медленно прижал к себе. Хьюстон не позволила своему телу предать ее. Она оставалась холодной, как сталь. Это, возможно, оказалось самым тяжелым поступком, который она совершила за свою жизнь, но она не собиралась ложиться с ним в постель после того, как он так ее использовал. Ей удалось сдержаться и тогда, когда он отодвинулся и посмотрел на нее печальными глазами, как у маленького щенка. Она подумала, что он использует свой взгляд единственно, чтобы добиться своей цели.
На следующее утро он зашел в ее комнату и поднял с пола маленький сундучок. Хьюстон знала, что это был его свадебный подарок, и ей всегда было известно, что в нем находится, но она ждала, когда он сам преподнесет ей это. И теперь, когда он вывалил ей на колени бриллианты стоимостью около миллиона долларов, единственное, о чем она могла думать, это о том, насколько они холодны – почти такой же холод она ощущала внутри себя.
Кейн отступил на шаг и ждал ее реакцию.
– Если ты хочешь подкупить меня… – начала она. Он прервал ее:
– К черту все, Хьюстон! Что, я должен был тебе рассказать о Фентоне до свадьбы? Мне и без того тогда трудно приходилось, когда ты пыталась получить Вестфилда, даже стоя перед алтарем. – Он подождал, не ответит ли она. – Ты же не будешь отрицать, что хотела Вестфилда?
– Мне кажется, не важно, что хочу я. Это ты можешь настаивать на своей точке зрения. Ты хотел дом, который бы поразил мистера Фентона, ты хотел жену, чтобы похвастаться перед ним. Не важно, что дом стоил миллионы, а жена тоже живое существо со своими собственными чувствами. Тебе все одно. Ты должен настоять на своем, и берегись тот, кто попытается тебе перечить.
Кейн не говоря ни слова покинул комнату.
Бриллианты сверкали на коленях Хьюстон, не глядя, она ссыпала их на покрывало, поднимаясь с постели.
Она проводила дни за чтением в своей гостиной. Слуги приходили к ней по разным вопросам, но в остальное время она оставалась одна. Ее единственной надеждой было то, что Кейн увидит, что она не хотела жить с ним, и отпустит ее.
Спустя неделю после ее возвращения он ворвался в ее комнату, сжимая в руке банковские счета.
– Какого черта это все должно означать? – заорал он. Со счета миссис Хьюстон Чандлер Таггерт были сняты деньги за стиральный порошок, два ярда тесьмы и оплату телефонных разговоров из дома Таггерта.
– Мне кажется, я единственная, кто пользуется здесь телефоном, поэтому я должна за него платить. Он сел в кресло напротив нее:
– Хьюстон, я когда-нибудь был скупым по отношению к тебе? Я когда-нибудь жаловался на то, сколько ты тратишь? Я когда-нибудь говорил или делал что-либо, что могло заставить тебя подумать, будто я прячу от тебя деньги?
– Ты обвинил меня, что я вышла за тебя ради твоих денег, – холодно ответила она. – Раз ты так дорожишь своими деньгами, то можешь их себе оставить. Он было начал говорить, но неожиданно закрыл рот. Он долго смотрел на счета, а потом наконец тихо заговорил.
– Я сегодня уезжаю в Денвер, и меня не будет около трех дней. Я бы хотел, чтобы ты оставалась дома. Я не хочу, чтобы ты попала в какую-нибудь беду, например, пытаясь устроить беспорядок на угольных шахтах.
– И что ты сделаешь с невинными людьми, если я попытаюсь? Выбросишь пару семей на холод?
– Если ты не заметила, сейчас все еще лето.
Он подошел к двери:
– Ты меня не очень-то хорошо знаешь, верно?
Я прикажу, чтобы банк Присылал мне твои счета.
Покупай, что хочешь.
С этим он оставил ее одну. Как только он вышел, она направилась к окну и посмотрела на раскинувшийся внизу город.
– Ты меня тоже не очень хорошо знаешь, Кейн Таггерт, – прошептала она. – Ты не сможешь навечно засадить меня в этом доме.
Через три часа, убедившись, что Кейн уехал из дома, она позвонила преподобному Томасу и велела ему готовить повозку, потому что завтра Сэйди собирается навестить шахту «Маленькая Памела».
Глава 27
Хьюстон, переодетая в Сэйди, неторопливо правила повозкой, приближаясь к расположенному на холме угольному поселку. Объезжая очередную выбоину на дороге, которые во множестве появились после многодневных дождей, ей показалось, что она услышала какой-то звук сзади повозки. Прошлым летом под туго привязанный брезент попалась кошка, и она подумала, что и сейчас это была она.
Она подстегнула лошадей и сосредоточилась на подъеме в гору. У ворот она взмолилась, чтобы кошка или, судя по звукам, несколько кошек сидели тихо, пока они не минуют охранников. Ее совсем не радовала мысль, что из любопытства они решат обыскать повозку.
Когда охранники остались позади, Хьюстон вздохнула с облегчением. Этим утром она звонила Джин, и после прерывающихся признаний в том, что вчера вечером Эден попросил ее руки, Джин рассказала, что Рейф теперь посменно работает на кладбище и что когда Хьюстон доберется до поселка, он уже будет у себя дома. Рейф не знал о Хьюстон, но он хотел представить Сэйди одной женщине, которая будет помогать ей в распространении овощей и контрабандного товара. Джин не была уверена, знает ли женщина о том, кто была Сэйди на самом деле.
Хьюстон развернула повозку перед домом Таггертов и остановилась как раз тогда, когда Рейф вышел из двери.
– Здравствуй, здравствуй, – закричала Сэйди, с трудом стаскивая свое толстое, старое тело с козел.
Рейф кивнул ей, так пристально глядя на нее, что Хьюстон пришлось отвернуться, спрятавшись за большими полями ее шляпы.
– Я тут прослышала, ты вроде собирался найти кого-то там, чтобы помочь мне избавиться от всей этой всячины. Теперь, когда Джин собралась стать леди, думаю, мы больше и не свидимся.
Сэйди начала отвязывать один из углов брезента.
– Ко мне тут какие-то кошки забрались. Надо бы от них избавиться.
Она взглянула на Рейфа, отворачивая конец брезента и доставая оттуда один кочан капусты, чтобы похвастаться своим прекрасным товаром. Но когда она опять посмотрела в повозку, у нее подогнулись колени, и она схватилась за борт, чтобы не упасть: из-под кочанов капусты ухмыляющийся Кейн Таггерт похотливо подмигнул ей.
Рейф схватил Сэйди одной рукой и одновременно взглянул в повозку.
Кейн сел и отряхнулся от свисавших с него овощей.
– Ты что, оглохла, Хьюстон? Разве ты не слышала, как я тебя звал? Я думал, что откину копыта, так как временами вообще не мог дышать. Черт тебя подери, женщина! Я же сказал тебе не ездить сегодня на шахты.
Рейф переводил взгляд с одного на другого, потом взял Хьюстон за подбородок и повернул к свету. Если хорошо присмотреться, то можно было заметить грим на лице. С течением лет Хьюстон стала специалистом в том, как держать голову вниз, и, кроме того, она обнаружила, что люди никогда не смотрят друг на друга пристально. Они видели, что она старая женщина, и никто это так и не поставил под сомнение.