Мучительные долгие минуты ожидания, складывавшиеся в часы, и вот уже команды появились на льду, а Маша жадно выискивала среди незнакомых лиц самое родное. Он не изменился, но все же можно было с уверенностью сказать, что за это время стал увереннее, статнее, в нем уже чувствовалась неограниченная мужская мощь. И Маше вдруг стало страшно: какие еще перемены произошли с ним за такое немалое время? Не стало ли слишком поздно что-то менять в их отношениях? Всю игру она не спускала с него глаз, а мысли были лишь только о последних днях, проведенных вместе.
«Ты смогла!» — эти слова до сих пор звучали в воспоминаниях, теплом разливаясь по крови. Его похвала была даже выше всяких слов тренера. В тот день она смогла не только преодолеть свой давний детский страх поддержки, но и по-настоящему открылась пред Ярославом. Это был акт полного доверия ему. Это было ее признанием, выражением своих чувств. Все то, что не могла сказать словами, сказала в танце. Именно во время выступления вдруг пришло осознание, что вскоре им предстоит расставание и смогут ли они в дальнейшем видеться так же часто, как в последние дни, не мог бы сказать ни один из них. После выступления долго гуляли по ночному городу, держась за руки, не в силах расстаться. И Маше тогда казалось, что Ярослав был слишком задумчив, словно не мог решиться на что-то. Им было так хорошо наедине друг с другом, что единственным желанием было остановить мгновения, отнять их у вечности и присвоить себе. С сожалением смотрели на часы, говоря себе: «Давай еще немножечко побудем вместе». И так много раз, а время безбожно отсчитывало часы, приближая момент расставания.
«Домой?» — спросил, наконец, Яр, печально глядя на нее, а Маша вдруг осознала, что если бы он предложил вот прямо сейчас поехать к нему… она бы не отказала ему. Но он промолчал, хотя казалось, что он ведет борьбу с самим собой — сказать или оставить все так, как есть и не торопить события. И все же выбрал последнее.
«Домой», — согласилась она не без сожаления. Быть может она еще когда-нибудь ему скажет спасибо за такую сдержанность, но в тот момент ее буквально раздирало от противоречий. Ей хотелось большего в их и так не простых отношениях, хотелось забыться в его руках, ощутить вкус его поцелуев, почувствовать жар тела, отдаться пусть даже на один вечер или ночь, но с другой стороны здравый смысл шептал, что так не должно быть, что это не правильно, одна ночь ничего не даст, лишь только все усложнит.
Только расстаться оказалось тяжелее, чем оба предполагали. Всю дорогу Ярослав не выпускал ее руку, тепло, но крепко удерживая тонкие пальчики в своей мужественной мозолистой ладони, а Маша заворожено рассматривала его руки, отмечая про себя, что ей безумно нравилось именно такое сочетание в мужчине: часы с кожаным ремешком на запястье, широкая ладонь и длинные пальцы. Почему-то подумалось даже, что на таких пальцах отлично смотрелось бы кольцо. Завораживающее зрелище. Волнующее. Почему-то при одном взгляде на эти руки, уверенно державшие руль, мысли рисовали лишь одну картину: они же на ее теле, мягко скользят и ласкают… И о чем она только думала в тот момент? Стыдобища! Ей бы стоило открыться, хоть намекнуть на ему о тех чувствах к нему, что теплились в груди, а она лишь молчала и впитывала каждую черточку его лица, каждый его жест, интонацию голоса. Было страшно, что волшебство тех чувств, что захватили их обоих во время выступления исчезнет после решительного шага, а вместо этого останется горечь сожаления.
— Мне пора, — тихо проговорила она, пытаясь утаить грусть. Время неумолимо приближало утро, а расставаться становилось тяжелее с каждым проведенным вместе мгновением.
— Маша, — едва различимый оклик заставил ее вновь обернуться. И вот уже его губы властно легли на ее, заставляя отвечать на голодный поцелуй, заставляя забыть об этом чертовом времени, неподходящем месте, обо всем на свете, даже предстоявшей разлуке, давая понять лишь одно — важно только то, что было меж ними сейчас. Только он и она. Либо «да», либо «нет». И Маша своими поцелуями отвечала ему «да», накрывая дрожащими руками его запястья, в то время как его руки удерживали ее лицо, не давая возможности отстраниться. Мурашки по коже и дикий жар на губах — вот, пожалуй, и все, что она помнила об их первом серьезном поцелуе. А еще желание касаться, удержаться в плену рук, потому что ничего больше вокруг них не существовало. Главное стало заключаться лишь только в них двоих. И Маше ужасно хотелось этих прикосновений, пробирающих до глубины души своей нежностью и осторожностью. Это был совсем другой Ярик. Это был ЕЕ Ярик, такой, каким даже он сам себя еще не знал — она поняла это по его тихой растерянной улыбке, когда он все же смог заставить себя отстраниться. Но не разомкнуть объятья. Маша не смогла сдержаться, чтобы не потрогать кончиками пальцев его губы — настоящий ли он пред ней сейчас, не снилось ли ей все это. Не снилось — он легонько куснул ее в ответ, и дерзкая улыбка тут же изменила его лицо, вернув прежнего шалопая и задиру.
— Это была плохая идея с моей стороны. Но извиняться не буду. Беги, уже совсем поздно.
Маша улыбнулась тогда в ответ. Ну как противиться такому искусителю? Она быстро притянула к себе его голову и оставила короткий поцелуй на прощание.
— Рискуешь вообще домой не попасть, — нехотя пробормотал он ей в губы, вызвав ее смех.
И она вынуждена была убежать, хоть чертовски хотелось остаться.
Потом долго не могла уснуть, вспоминая прошедший день, все пытаясь сопоставить их выступление и расставание в его машине. Очень хотелось верить, что все произошедшее не было наваждением одного дня.
Их разлука затянулась слишком долго — до поздней осени. Долгие разговоры по телефону и видеосвязи между сборами, играми и соревнованиями — и полное отсутствие возможности хоть на день вырваться друг к другу. Маша даже не сумела проводить Ярослава в другую страну — сама была на выступлениях. Оказалось, это было тяжелее, чем она думала: титанический труд на льду днем, и безумная тоска ночью. И даже родные стены и окружение любимой семьи не спасали. Ей вообще ничего не хотелось, все казалось тусклым и ненужным. Несколько раз даже срывалась по пустякам, но вовремя сумела взять себя в руки, хотя на результатах ее страдания от неопределенности все же сказались: на последних соревнованиях она не сумела пробиться даже в пятерку лидеров. София Марковна, конечно же, все замечала, только вот повлиять и исправить ничего не могла. Маша была подавлена. Да и последняя беседа с Ярославом вышла непродолжительной, но какой-то скомканной, напряженной, а после нее еще долго оставалось неприятное ощущение пустоты и обреченности. Все шло к логическому завершению их так и не начавшихся отношений. Впервые Маша позволила себе плакать от обиды на обстоятельства. Неужели это все?
С первой же возможностью она, никому ничего не успев сказать, бросилась в другую страну, наспех покидав в дорожную сумку самые необходимые вещи, благо, для спортсменов такой багаж был привычным. Только по прибытии она позвонила родителям, чтобы предупредить. Ох, и наслушалась же от них! Но кто не делает ошибок в молодости? Даже они не были исключением. Хотя мама, как и всегда, была на ее стороне: «Бояться следует недосказанности, а не страданий от отказа — это все переживется, а вот счастье свое можно упустить и больше его не найти». Мама, как никто другой, могла поддержать ее. И словом, и заботой. И даже одобрением на, казалось бы, совершенно безумные вещи, такие как сейчас.