Мгновение горя сменяется радости бурной волной.
То в миг один песни звучат, то рыданья в другой.
Меня ж, изнуренного, буря уносит прочь!
И свора болезней терзает меня день и ночь:
Мой стан величавый, как ветхую стену, они сокрушили,
И тело, здоровия полное, словно тростник, подрубили.
Повержен я ниц, как растенья болотного жалкий пучок (II, 6–9, 36–42, 49–50, 68–70).
Текст завершается рядом снов, которые повторяют трагическое состояние страдальца и показывают, что гнев Мардука умиротворен:
Как тяжела его рука на мне, не мог я выдержать ее.
Я в страхе трепетал пред ним…
И в третий раз я видел сон,
И в этом сне жена младая, ликом ясная,
Царица… равная богам..
Сказала мне: "Избавлен будь от горести твоей.
Кто б ни был ты, увидевший виденье это".
И ветер по велению его унес мои обиды (III, 1–2, 29–32, 37–38, 50–51, 60). Хотя это произведение часто называет "Вавилонской Книгой Иова", ее автор не пытается разобраться в том, почему праведные страдают. Кроме того, акцент на культе и магии, демонах как орудиях несчастий, на видимых посланниках исцеления делает эту поэму далекой от Книги Иова, где Бог принимает на Себя всю ответственность и за страдание, и за исцеление. В то время как Иов в конце Книги предстает пред лицом живого Бога и, таким образом, научается принимать свое положение, автор Ludlul долго описывает ступени своего исцеления. Его действительные отношения с Мардуком остаются неисследованными, в то время как отношения между Богом и Иовом стоят в центре библейского произведения.
Древние учительные писания мудрости иногда принимают форму диалога, как, например, "Вавилонская теодиция" — акростих, состоящий из двадцати семи строф, каждая из которых имеет одиннадцать строк. Датированная Ламбертом ок. 1000 г., эта поэма — разговор между страдальцем, который жалуется на социальную несправедливость, и другом, который пытается согласовать это с традиционными взглядами на божественную справедливость.[1067]
Оставшись в раннем детстве сиротой, страдалец недоумевает, почему боги оставили его без защиты, вместо того, чтобы оказывать несравнимо большую поддержку и защиту первенцу его родителей. Друг отвечает, что благочестие принесет благополучие:
Тот, кто надеется на бога своего, имеет ангела-хранителя,
Смиренный человек, боящийся своей богини, богатство получает. Страдалец оспаривает это примерами из природы и общества, где этот принцип нарушается. Однако друг убежден, что все нарушения справедливости будут исправлены, и призывает страдальца сохранять благочестие и терпение. Страдалец продолжает взывать о несправедливости, виня в своем ужасном состоянии даже свою набожность:
Людей я наблюдал, свидетельства обратны.
Бог не мешает дьявола путям.
Отец влачит ладью,
Сын нежится в постели.
Наследник татем рыщет на дороге,
А младший сын питает бедняков.
Что за награда мне от поклоненья богу моему?
Иль, может, должен я склониться до земли пред встречным нечестивцем?
Людская нечисть с кошельком тугим презренье изливает на меня (243–246, 249–253).
Друг, теперь уже несколько впечатленный приведенными аргументами, прибегает к мысли о том, что пути богов неисповедимы:
Как глубина небес, божественное разуменье далеко нам; и его познанье людям не дано (256–257).
Наконец, и друг, и страдалец, похоже, согласились на том, что, в конечном итоге, боги ответственны за человеческую несправедливость, поскольку они сотворили людей, склонными к этому. Друг признает, что божества:
Речь извращенную в уста вложили человекам.
Ложь и неправда — вечный их удел.
Приветствуют богатого: Он царь.
И всякое богатство на стороне его!"
Однако обокрасть готовы бедняка,
Клевещут на него, убийство замышляя,
Страданьям подвергают, как преступника, и нет ему защиты,
Безжалостно приводят жизнь его к концу и гасят, как огонек светильника (279–286). Страдалец заканчивает, подтверждая свою мольбу о передышке.
Собственно, диалог заканчивается, оставляя вопрос без решения. Ответственность за порочное поведение людей полностью перекладывается на богов. При этом несколько важных моментов смазываются. Является ли окончательным ответом то, что боги несправедливы? Если да, то какую ответственность несут люди за свои действия? Отличие от подхода Иова к проблеме страданий и несправедливости очевидно. В библейском рассказе Божественное вмешательство решает проблему, и, хотя Его праведность могла вызывать сомнения, она восстановлена в конце диалога.