Ребенку в коме не нужны оба родителя сутки напролет. И как бы мне ни хотелось верить, что мое присутствие поможет ей выздороветь, не думаю, что это так.
Но Афсанех я этого сказать не могу.
Мы по-разному переживаем горе.
Горе Афсанех физическое, всепоглощающее, как природная стихия, ей постоянно нужно быть рядом с Надей. И говорить о ней. И она читает какой-то форум в Интернете, где пишут родители больных людей.
Наверное, она надеется, их боль поможет унять ее собственную.
Я же держу все в себе. Замыкаюсь, отстраняюсь. Веду себя так, словно я тоже умер.
По ночам мне снятся кошмары с Надей.
Я вижу два рода кошмаров.
В одном я бегу через кухню, чтобы не дать ей упасть. Но пол под ногами превращается в бесконечное поле. Чем дольше я бегу, тем дальше от меня окно, пока оно не превращается в едва заметную точку на горизонте.
В другом кошмаре я двигаюсь стремительно, словно мне не за пятьдесят, у меня нет лишнего веса и не болят колени. Я быстро преодолеваю расстояние между гостиной и кухонным окном. Одним прыжком – как гепард. Хватаю Надю за руки и втягиваю обратно в окно.
Разумеется, второй кошмар ужаснее первого, после него страшнее просыпаться.
Мне не хватило одной секунды, одного метра.
Чертова метра. Куда смотрел Бог, когда мой ребенок падал из окна?
Я тяжко поднимаюсь, игнорируя боль в коленях, и поднимаю Афсанех.
– Извини, что я не успел заехать, – говорю я, беру ее лицо в ладони и целую щеки.
Они мокрые и соленые от слез.
Афсанех кивает, обхватывает меня руками и крепко обнимает.
Не знаю, сколько мы так стоим. Под конец она произносит:
– Все будет хорошо. Все должно быть хорошо.
Я отвожу ее в спальню. Даю таблетку снотворного, приношу стакан воды, укладываю, как ребенка.
Целую в лоб, как всегда, когда она расстроена. Она улыбается, не открывая глаз, уже готовая погрузиться в блаженное забытье.
Потом подхожу к стулу у окна. Снимаю рубашку и вешаю на спинку стула. Снимаю брюки и кладу на сиденье.
Одежда мятая и бесформенная, как и моя жизнь.
Открываю шкаф и разглядываю свои вещи.
Костюмы моей любимой марки – «Нортон и Сыновья» с Сэвиль Роу в Лондоне – аккуратно висят на вешалках и ждут, когда их снова выведут в свет.
Портные с Сэвиль Роу сшили бесчисленное множество костюмов, рубашек и даже спортивной одежды для царей, королей и президентов. Сам лорд Карнарвон был одет в костюм от «Нортон и Сыновья», когда обнаружил захоронение Тутанхамона в Долине фараонов в 1922 году. И годом позже, когда умирал в Каире от инфекции, вызванной укусами насекомых, он тоже был в любимой одежде. Я могу представить его на ложе смерти с испариной на лбу, но в безупречном костюме «Харрис Твид» и аккуратно подстриженными усами.
Знаю, что зануда, но я обожаю все это – историю, мифы, ручную работу. Качество, мастерство, передаваемые от отца к сыну в нескольких поколениях. Возможность приобрести одежду, которую можно носить всю жизнь. Одежду, которая не имеет ничего общего с истерией потребления и идеологией моды на один сезон.
Провожу рукой по рукаву пиджака.
Кончики пальцев ощущают шершавую ткань.
Эта ткань изготовлена в ткацкой мастерской на Внешних Гебридских островах. Семейный бизнес в четвертом поколении. Рисунок ткани тот же, что и пару столетий назад. Менять его в соответствии с капризами моды было бы верхом безвкусия.
Уже один этот рисунок стоит того, чтобы отправиться в Лондон и заказать костюм.
Закрываю шкаф.
Дверцы тяжко вздыхают, закрывая мою прежнюю жизнь, как крышку гроба. Все, что мне остается, это мятые брюки, такая же мятая рубашка и ощущение, что жизнь ускользает от меня безвозвратно.
Самуэль
Ветви в кроне дерева над головой образуют причудливый узор. Кажется, что сотни деревянных пальцев переплелись с листьями, чтобы дать мне защиту.
Я словно лежу в шалаше. Волшебном шалаше, какой мы с Лиамом однажды построили в парке рядом с больницей Лонгбру.
Я сажусь.
Спина ноет, от холода тело окоченело. Толстовка и джинсы сзади мокрые от травы.
Солнце уже высоко. Погода безветренная. Я вижу впереди прибрежные скалы, а за ними – синее и гладкое, как зеркало, море. Вдали застыла парусная лодка с опавшим парусом, на камень в воде примостились чайки.
Larus canus.
Сизая чайка. В прошлом их было запрещено убивать. Люди верили, что в них вселяются души утонувших рыбаков.
Тут есть и другие птицы. Я вижу пять гаг с выводком утят – не меньше десятка. И еще большой крохаль, морские чайки и лебедь-шипун. Во всяком случае, мне кажется, что это он, потому что слышен был свист крыльев, когда он пролетал мимо, а лебеди-кликуны летают бесшумно.