— Ты хотела бы выйти из дома? — спросил Ивэн, все еще сидя за столом. — Мне кажется, в Олимпике как раз сегодня будет шоу исполнителей пародий на негритянские песни. Бедняжка, ты немногое видела в Нью-Йорке!
Руки Эспер упали, яркий румянец вспыхнул на ее щеках и исчез.
— Ну конечно, хочу. Но, Ивэн, можем ли мы позволить себе это? — обеспокоенно спросила она.
— Не волнуйся, — ответил он.
Откуда-то издалека Эспер услышала предупреждающий звонок и сердито заглушила его. «У меня сейчас нет причины для болезненных фантазий, — подумала она. — Почему я всегда так беспокоюсь, когда он реагирует не так, как я ожидаю? Он был так добр ко мне, а теперь собирается доставить мне удовольствие».
Эспер, надевая теплое шерстяное синее платье, которое Ивэн купил ей в октябре, думала о том, как приятно снова влезть в него. Она во всем искала маленькие удовольствия: синяя бархатная шляпка была ей к лицу и вполне подходила к платью, на заснеженных улицах весело звенели колокольчики саней, и празднично украшенные в честь дня святого Валентина витрины магазинов радовали своей яркостью.
Редлейки зашли на ленч в маленькое кафе, в котором ни один из них не был раньше. Эспер съела все заказанное Ивэном. Она пыталась не замечать, что муж почти ничего не ест.
Шоу было восхитительным, артисты в нелепых клетчатых розово-синих костюмах с огромными ртами, белыми на черных лицах; забавно шутили. Правда, иной раз довольно фривольно. Даже Ивэн смеялся над одной из шуток о краснокожем мужчине, чью мать напугал индеец. И большинство песен также были забавными и ритмичными. Публика с восторгом притопывала в такт ногами до тех пор, пока свет на сцене не ослаб и не исчезли все певцы, кроме квартета, который, сблизив головы, начал очень тихо петь какую-то песню.
Сначала Эспер, захваченная медленной мелодией, не разбирала слов. Она откинулась в своем кресле, чувствуя близость руки Ивэна, и еще оживленная весельем и смехом, только что разделенным с ним.
Но квартет продолжал, и публика притихла. И теперь слова пробились к Эспер, принесенные загадочной и грустной мелодией:
Эспер повернула голову и взглянула на темный профиль Ивэна. Казалось, он напряженно смотрит на сцену.
— Какая глупая песня! — воскликнула она.
— Ты так думаешь? — спросил Ивэн. — Тогда пошли, — и он поднялся. Они пробрались к выходу и оказались на залитом огнями Бродвее.
Ивэн предложил жене руку, и они пешком отправились домой. Дома Эспер сняла шляпку и шаль, повесила их на вешалку, затем положила несколько маленьких поленьев в печку.
Вскоре печка разгорелась, и Эспер встала рядом с нею, прижавшись спиной к стене. В другом конце комнаты Ивэн мыл руки над умывальником.
— Ивэн, — задумчиво произнесла Эспер. Услышав ее голос, Ивэн повесил полотенце и подошел к ней.
— Ты ведь не считаешь ту песню глупой?! — Ты думаешь, что в ней — правда.
— Ты имеешь в виду «Одинокую Дорогу»? А у меня должно быть мнение о ней?
Эспер сделала нетерпеливый жест.
— Я совершенно здорова. Ты можешь перестать оберегать меня. Между нами все кончено, не так ли? Видишь ли, ты обращался со мною сегодня так, как Ма перед тем, как вести меня к врачу выдергивать зуб: она всегда давала мне имбирный пряник.
— Дорогая моя… — Ивэн шагнул к жене и остановился, — не ожесточайся так, Эспер.
— Но это правда, так ведь? — настаивала она. — Одинокая дорога — вот о чем ты мечтаешь. Чего ты всегда хотел.
Ивэн пожал плечами. Он прошел к стулу и, придвинув его к столу, сел.
— Послушай, Эспер, ты не счастливее меня. Я не могу быть мужем. Я даже не могу долго быть любовником. Я прекрасно знал, что у нас ничего не получится…
— Тогда почему ты… — голос Эспер дрогнул, и она повернулась к мужу спиной.
Ивэн вздохнул:
— Я думаю, потому, что заблуждение было прекрасным.
— Пока оно длилось, — с горечью произнесла Эспер.
— Пока оно длилось, — согласился Ивэн. Его глаза стали холодными и безжалостными. — Я думаю, что, несмотря на мои недостатки, я все же не заслужил упреков.