Эспер ничего не ответила, так как это казалось ей неважным. У нее больше не было ни слез, ни желания плакать. Она смотрела на себя и Ивэна как бы со стороны.
Ивэн пытался быть щедрым, поделиться с нею своим небольшим имуществом, в том числе и картинами. Эспер ничего не приняла.
Когда их разговор был закончен, она протянула Ивэну руку и сказала:
— Я думаю, теперь все.
Ее рука была прохладной и твердой, ее глаза — холодными и зелеными, как море. «Она похожа на свою мать, — подумал Ивэн, — думаю, она не так уж сильно любила меня».
— До свидания, — спокойно произнесла Эспер. — Теперь, когда ты избавился от своего якоря, я надеюсь, ты станешь великим художником.
— Эспер, не надо… Может быть, я вовсе не художник, просто…
— До свидания, Ивэн, — повторила она.
В семь часов вечера ее коробка и сундук были уже упакованы и приготовлены к утреннему поезду в Бостон. Эспер выпила стакан молока и теперь сидела за столом, пытаясь разобрать строки в журнале, который уже читала два месяца назад. Лампа как всегда шипела и пахла парафином. Но запах краски и скипидара из комнаты исчез. В том углу уже не было ни мольберта, ни полотен, вместо них стоял ее сундук.
Еще одна ночь на этой кровати. Эспер взглянула на нее с отвращением: облезшая пятнистая медь, не хватает двух шариков на завитках, комковатый матрац, провисшие пружины, которые скрипели и проваливались, если неосторожно поворачиваться. На этой кровати она познала страсть и горечь, рождение и смерть, но воспоминания уже были смутными. Это случилось с кем-то другим, вроде Корины, героини Харпера. Эспер листала страницы журнала, перечитывая отдельные отрывки рассказа.
Ивэн сделал иллюстрацию к концовке рассказа, где Корина стояла в свадебном платье с бриллиантовой диадемой на голове.
Эспер швырнула журнал через стол. Придется выйти пораньше, чтобы найти носильщика, подумала она. Мне потребуется много времени. Поезд, идущий вдоль побережья, отправлялся от перекрестка Двадцать седьмой улицы и Четвертой авеню. Будет ли остановка в Нью-Лондоне, может, стоит взять с собой сэндвичи? Сколько придется ждать в Бостоне марблхедский поезд? Эспер почти не помнила деталей поездки в Нью-Йорк.
Хотела бы я иметь часы, подумала она. У Ивэна часы были, но у нее никогда не было своих собственных. Она привыкла судить о том, что пора вставать, по рассвету, затем ориентировалась по колоколам церкви Грейс, созывавшим прихожан на заутреню, обедню и вечерню. Хорошо было бы уехать сегодня, подумала Эспер, но вечернего поезда не было. Может быть, уже не слишком рано, чтобы ложиться спать?
Эспер подняла заслонку печки и поворошила остывающие угли. Вдруг она услышала шаги на лестнице, четвертая ступенька сверху, как всегда, заскрипела. Эспер уронила кочергу, и сердце ее подпрыгнуло. Но Ивэн не мог вернуться. Все было кончено. Зачем ему возвращаться?
В дверь сильно постучали. Эспер резко выдохнула, глядя на облупленную деревянную обшивку.
— Ивэн? — крикнула она дрожащим высоким голосом. В ответ раздался тихий неясный шепот.
Эспер отперла дверь и на дюйм приоткрыла ее. Кто-то очень большой, гораздо выше Ивэна, стоял на темной лестничной площадке.
— Что вам нужно? — испуганно прошептала она, налегая на дверь телом.
Незнакомец придвинулся ближе:
— Не бойтесь, Эспер. Это Эймос Портермэн. Впустите меня.
Эспер медленно отодвинулась и потянула дверь за ручку. Эймос вошел, стряхивая снег с сапог. Его взгляд скользнул по холодному жалкому чердачному помещению. Эймос внимательно посмотрел на Эспер, худую и бледную, какой он никогда ее не видел. Прижавшись к стене у печки, она пристально вглядывалась в него. — Бедное мое дитя, — сказал наконец Эймос, — я приехал, чтобы забрать вас домой.
Черная волна надежды и разочарования отхлынула от Эспер. Она оторвалась от стены и подошла к нему:
— Как это мило с вашей стороны, мистер Портермэн. Дайте мне ваше пальто и шарф. Это Ма послала вас?
— Нет, но она показала мне вашу телеграмму, и я решил поехать, а она была этому рада. А где же Редлейк, моя дорогая?
Моя дорогая. Так часто называл ее Ивэн, и всегда в этих двух словах был оттенок иронии.
Эспер пожала плечами:
— Я не знаю. Он ушел.
Тяжелый подбородок Эймоса угрожающе выпятился. Под светлыми бровями его глаза сузились до щелочек:
— Трусливый ублюдок. Я найду его и…
— Нет-нет, — устало проговорила Эспер, — пожалуйста, оставьте. Я не хочу говорить об этом.
Эймос тяжело сел на второй стул. Стул Ивэна. Его сильные руки упирались в бедра.