— Вы говорите, как Роджер. Он сердился на меня за то, что я говорила, что слышу ее, но он и сам слышал ее, несмотря на свою глухоту. Я видела это по тому, как он вздрогнул, и по его лицу тоже. Но он не пожелал в этом признаться.
— Еще бы! — рявкнул Эймос, выведенный из себя. — Он разумный, образованный человек.
Сьюзэн сидела совершенно неподвижно, сжав свои полные веснушчатые руки на обширных коленях.
— Роджер всегда был странным, — сказала она печальным, почти ласковым голосом. — Он придает такое большое значение прошлому, но когда прошлое действительно приходит к нему, он пугается и не желает ничего видеть и слышать.
Может быть, это правда, подумала Эспер. Слова ее матери странно потрясли ее. Прошлое возвращается не только злом, таким, как Визжащая Женщина, но и хорошим, как письмо леди Арбеллы; прошлое всегда с нами, плывет мимо нас, как по туманной реке. Эспер показалось на минуту, что она близка своим родителям, понимает их точки зрения, не противоположные, как она всегда считала, а дополняющие друг друга. Она поспешила наверх повидать отца, но нашла его крепко спящим. Его очки соскользнули с носа, перо в чернилах упало на стеганое одеяло, а на коленях лежал открытым второй том «Мемуаров». Эспер поцеловала отца в макушку, где сквозь редкие седые волосы просвечивала розовая кожа. Она подобрала очки и поправила подушки под его головой. Роджер зашевелился и слегка улыбнулся, но его глухота не позволила ему услышать движения дочери. Затем Эспер положила перо на дубовый комод у кровати и подняла с коленей отца тяжелый том. Она взглянула на наполовину исписанную страницу. Сначала шли несколько строчек в скобках:
«(Этот случай произошел в апреле 1814 года, когда британские фрегаты «Тенедос» и «Эндимион» три дня преследовали нашу «Конституцию», нашедшую убежище в гавани Марблхеда и таким образом спасенную доблестной артиллерией форта Сиволл. Будучи восьмилетним мальчишкой, я видел это сам, что повергло меня в сильное волнение, поскольку мой отец, Томас Ханивуд, был матросом на «Конституции», одним из тех марблхедцев, которые спасли ее.)
Ниже была написана строфа:
Глаза Эспер наполнились слезами. Она осторожно закрыла том, заложив между страниц ручку, и тихо вышла из комнаты.
Эймос и Эспер покинули гостиницу, снова сели в коляску и покатили к перешейку. Подъехав к приземистому белому маяку на мысе, они увидели у его основания толпу, состоявшую в основном из незнакомцев — обитателей летних коттеджей на Неке и экскурсантов, не пожелавших остаться на пароходах.
Эймос, заметив в толпе мистера Харриса, вышел из коляски, и Эспер осталась одна. Из-под зонтика она наблюдала за далекими белыми яхтами, проплывающими мимо Марблхед Рока. Около ее коляски стояла молодая пара из Линна. На мужчине была сине-белая полосатая куртка с золотыми пуговицами и синяя фуражка со сверкающим козырьком и якорем. Глядя в бинокль, он сообщал своей даме о том, как проходит гонка.
Эспер поневоле пришлось слушать его комментарии. Припекавшее солнце и фиолетовая дымка на горизонте, мерцающая перед глазами, вернули Эспер угнетенное состояние, оставившее было ее в то утро. Красивые лодки с красивыми именами, захватывающее зрелище на фоне романтического пейзажа. Но Марблхед был нечто большее, чем удобный экран для проекции чуждого спектакля, пусть и очень интересного. Эспер неожиданно почувствовала сильное негодование, вспомнив эту гавань, какой она была когда-то — кишащей рыбачьими лодками, угольщиками и лихтерами. Тогда она была нашей, думала Эспер, море и город были объединены одной целью и неотделимы друг от друга. Она посмотрела на сказочные яхты, направляющиеся в гавань, с наполовину свернутыми парусами и гирляндами красных и зеленых фонариков, висящих между мачтами. С бостонского парохода плыли изумительные и чувственные звуки «Голубого Дуная».
«Убирайтесь, — кричала ее душа, — убирайтесь, с вашими вальсами и фонариками и вашими гонками. Это — не ваше!» И как легкий порыв ветра, пронесшийся над гаванью, что-то прошептало ей: «А твое ли? Может быть, твоя жизнь — такое же скольжение красивого цветного фонарика?» Но Эспер едва расслышала этот шепот.
Вернулся Эймос, и они поехали домой в сгущающихся уже сумерках. Он был озабочен, так как Эспер выглядела очень усталой, и действительно, она чувствовала себя совершенно измученной и опустошенной. Ее голова ужасно болела, и она страстно мечтала о том моменте, когда снова сможет скользнуть между прохладными пахнущими лавандой простынями и выпить сладкого лимонада, принесенного Анни.