— Как хорошо он пел, — сказала Сара и затянула:
— Бабушка! — воскликнула Эспер, потянув Сару за рукав, потому что та встала и направилась к своей качалке. Это бывало с ней, когда она в помрачении забывала, что она — бабушка, и начинала думать, что она — беспомощное дитя.
— Бабушка, — настойчиво повторила девочка, — не садись туда, нельзя, Том и Уилли утонули.
До старой женщины дошли слова девочки, и она остановилась, одновременно почувствовав и досаду, что ее отвлекли. Том и Уилли утонули?
— Ну, не волнуйся, милая. Ведь многие утонули. Чу! Киль скрипит на песке — так всегда говорили здесь люди, чувствуя смерть.
Смерть — не похожа ли она на серое холодное судно, плавающее в тихих водах? Эспер видела, как бабушка посмотрела на нее, убрала ее руку и с трудом забралась в кресло-качалку.
— Покачайте Сару, — прошептала старушка просительно. — Сара хочет покачаться.
Эспер посмотрела на морщинистое личико, откинувшееся на подушку. Вот кожа на старческом лице разгладилась, бабушка отрешенно улыбнулась. Девочка резко толкнула качалку ногой, но тут же отошла: сейчас ей было не до этого. Она отправилась в кухню.
Бабушка ушла в свой, только ей известный мир, мама с папой заперлись вдвоем. Они говорят о Томе и Уилли. Ужасная вещь случилась. Но ведь я же здесь, подумала Эспер, разве никому нет до меня дела?
Она забралась на свой стульчик у очага и, тихо всхлипывая, прислонилась лбом к его кирпичам. Пламя в очаге угасло, а пара огромных железных кованых подставок для дров стояла, как два силача, посреди умиравшего огня. Девочка смотрела на них и успокаивалась, думая об этой железной паре. Папа с бабушкой часто о них рассказывали, хотя мама считала, что они страшно уродливые, и предпочитала бронзовые в гостиной. Папа называл эти высокие железные подпорки «сторожами очага Фиб». Фиб привезла их из-за моря на корабле так давно, что здесь еще не было марблхедцев. Она была женой Марка. Так говорил папа, хотя никто его не слушал с таким интересом, как Эспер. Почти у всех в Марблхеде были старинные семьи. Но папа с особым чувством говорил о Фиб из-за письма, которое написала ей знатная леди, чем можно и нужно было гордиться. Он хранил то письмо, завернутое в китайский шелк, в резной деревянной шкатулке, в потайном ящике стола. Отец даже читал его дочери на ее последний день рождения, но она мало что поняла, хотя и попросила его перечитать некоторые места. Эспер больше интересовали желтый шелк и шкатулка с вырезанными на ней раскосыми лицами. Она принадлежала Моисею Ханивуду, папиному прапрадеду, у которого были три корабля и налаженная торговля с Китаем и который — единственный из Ханивудов — был очень богат. Но папа не дал ей поиграть со шкатулкой, а продолжал рассказывать о Марке и Фиб, сравнивая Марка с древним героем Одиссеем, а Фиб — с богиней Герой. Иногда он бывал так же назойлив, как бабушка, заставляя дочь слушать рассказы о старине, когда девочке хотелось поиграть в прятки.
Эспер смотрела на железные подставки для дров, на язычки пламени, и вдруг одна мысль поразила ее, как открытие. Прошло больше двухсот лет, как эта Фиб привезла сюда этих «сторожей очага», но ведь она, наверное, тоже иногда сидела здесь и смотрела на них. Фиб умерла, а потом другие: Исаак, Моисей, Зильпа, Ричард, теперь вот Том и Уилли… Они умерли, а эти подставки для дров все те же. Они, подумала девочка с благоговейным страхом, теперь позволяют мне смотреть на них. И есть еще такие же вещи — то письмо или сам дом, которые все живут, даже когда люди из рода Ханивудов умирают. Вещи, которые не оставляют вас, подобно людям; которые не меняются день ото дня. Мисс Элисон в субботней школе говорила, что и с Богом — так же, но Бога нельзя увидеть и потрогать руками. Эспер нахмурилась, боясь, что еще что-нибудь опасное придет в голову. Вот разве Фиб и Марк, когда умерли, не сделались похожими на эти железные опоры? Они стали вечными и не могут измениться, они навсегда останутся такими.
Папа говорил что-то вроде этого, когда читал письмо, но тогда она не поняла. А теперь ей вдруг стало страшно интересно.