— Вы знаете, мистер Портермэн, я связала салфеточки и грелки для чайников. Вы их купите, правда? Я буду так огорчена, если вы не купите…
— Зачем бедному одинокому вдовцу грелки и салфеточки? — спросил Эймос, улыбаясь и принимая приглашение на открытие базара. Да, думал он, может быть, скоро я сделаю свое предложение. Пока же это не позволяет приличие. Чарити флиртовала с ним, и он находил в этом удовольствие, независимо от своих сомнений в ней. Он считал себя привлекательным для женщин, но если даже Чарити интересует не столько он сам, сколько его имущество, в этом нет ничего страшного. У него уже был брак по любви, но он обернулся трагедией. Эймосу хотелось любить и заботиться о ком-то, но в романтическую любовь он уже не верил. Ему была нужна теперь красивая, здоровая женщина, которая будет украшением его дома и родит ему детей. Вероятно, ею станет Чарити. Главное — не спешить. А если она не захочет ждать, пока я буду готов, — найду еще кого-нибудь, рассуждал Эймос. Мало ли хорошеньких и хорошо воспитанных девушек?!
Чарити между тем разложила перед ним плоды своего рукоделия. При этом она наклонилась так, что ее локоны оказались прямо у его лица. И он, восхищаясь ее работой, как бы ненароком коснулся волос девушки, пробормотав: «Прекрасно!»
Чарити отпрянула со смущенным видом, и он подумал, что в ней есть что-то наигранное. Но все это может потом перемениться. Во всяком случае, это не рыжая деваха со скверным характером.
Он ушел. А Чарити, смотревшая ему вслед в окно, чувствовала удовлетворение. Он был не совсем такой муж, как хотели они с мамой. Но ведь ей уже двадцать два, и это пугало ее. Вокруг много красивых девушек, а годы идут. Пусть он «иностранец», и его здесь не любят. Она добьется, чтобы он возил их с мамой в путешествия — в Бостон, в Нью-Йорк. У нее будут котиковая шуба и свой экипаж. На благотворительном базаре она заставит связать себя обязательством. Она сможет это сделать.
Но Эймос не пошел на Ричебайтский базар, хоть и обещал. Вместо этого он побывал в Дэнверсе, где должен был продать свою кожевенную фабрику за очень хорошие деньги. Он попросту забыл о базаре.
Глава седьмая
Для Эспер началась пора тяжелого труда и пустого, лишенного радости существования.
Эймос Портермэн сдержал свое слово, хотя и не без некоторого неудобства для себя. Он проконсультировался с приказчиком Джонсоном и распорядился, чтобы верх для женских туфель выкраивался, как обычно, на фабрике, а затем эти заготовки передавались для сшивания вручную Ханивудам. Джонсон, конечно, возражал:
— Новые машины сделают это вдвое быстрее и лучше, сэр.
— Я знаю, — ответил Эймос, — и тем не менее отдаю это распоряжение. И хочу, чтобы это было хорошо оплачено — скажем, доллар за дюжину.
Джонсон, преданный хозяину, решительно возразил:
— Но это неслыханная, сумасшедшая оплата, сэр. И если другие рабочие узнают…
— Не узнают, — перебил его Эймос. — Ханивуды не из болтливых. И я надеюсь вернуть затраты. Боскомы с Тремонт-стрит наверняка возьмут товар. Мы распишем его преимущества — дескать, ручная работа на заказ, как в старину, и сможем на этом выгадать.
Джонсон согласился:
— Понимаю, сэр. Но насколько умелы эти женщины? Что, если они испортят материал?
— Может быть, поначалу и испортят, — пожал плечами Эймос. — Вы им покажете что к чему. Я оставляю все это на вас. Не беспокойте меня больше. Как там Нат Кабби?
Джонсон нахмурился.
— Довольно неплохо, — неохотно признался он. — Но его трудно понять: этот парень себе на уме, а люди, работающие вместе с ним, становятся злобными. Позавчера Шмидт, наш мастер-закройщик, нагрубил мне, чего с ним ни разу не случалось. Я, конечно, срезал ему заработок.
Но Эймоса это не волновало.
— Шмидт, наверное, стал слишком старым для своей работы. Это не обязательно из-за Ната. Кстати, в понедельник мисс Ханивуд обратится к вам. Приготовьте материал.
Приказчик удалился, недовольно ворча себе под нос. Мистер Портермэн, считал он, даже не представляет, как трудно приходится ему, Джонсону, с этим местным народцем. В Дэнверсе все же было лучше, хотя деньжищ здесь у них уйма.
Утром в понедельник мистер Джонсон выдал Эспер Ханивуд заготовки для тридцати шести пар туфель. Половина выполненной работы оказалась браком. Все было сшито неровно и грубо. Кое-что пришлось выбросить, многое — вернуть. К неудовольствию Джонсона, каждый понедельник, когда он проверял сделанную работу, рыжая девчонка не произносила ни слова. Когда она раскладывала перед ним готовую продукцию в его маленьком кабинете, он, весь багровея, указывал ей на ошибки. Она отвечала только: «Простите, я переделаю», — и все. Именно ее изделия всегда вызывали нарекания. Сьюзэн хорошо справлялась со своей частью работы. Она пыталась помочь дочери, но Эспер, чьи пальцы распухли от непривычного для нее труда, стеснялась принимать помощь. У мамы и так много дел, она еще умудряется кормить всю семью на три доллара в неделю. Теперь даже Роджеру приходилось работать, так как им не на что стало кормить «чокнутого». Он, как и ожидала Сьюзэн, возражал против этого каторжного труда жены и дочери, но она заставила его покинуть страну грез и считаться с реальностью. Роджер был убежден не столько ее гневом, сколько смутным чувством вины перед Эспер, которая вынуждена была зарабатывать на жизнь тяжким трудом. Он теперь должен был ухаживать за свиньей и заниматься огородом. О свинье Роджер нередко забывал, и жена или дочь исправляли последствия его плохой памяти, но выращиванием овощей он увлекся всерьез. Роджер любил бывать на их небольшом огороде, который стал его вотчиной, там он не чувствовал себя несчастным.