Оба рыбака, Грей и Пич, полюбили бывать в доме Ханивудов. Они были очень непохожи друг на друга, а до визита Алертона и последовавшего за этим появления Ханивудов почти не общались. Оба жили в хижинах на берегу в полумиле друг от друга, оба еще в Англии научились плотничать и ловить рыбу. В остальном они резко различались. Джон Пич был тощий, меланхоличный, неразговорчивый молодой человек из западной Англии, которого заставила эмигрировать какая-то трагедия. Он никогда не рассказывал о прошлом, и Ханивуды о нем ничего не знали. Том Грей был столь же шумлив, сколь его товарищ сдержан. Сюда его привела не нелюдимость, а активная нелюбовь салемцев. В трезвом или полутрезвом виде он искусно ловил рыбу, а в совсем пьяном — воплощал все пороки, наиболее сдерживаемые служителями Бога. Он буянил, предавался распутству, богохульствовал, что было нетерпимо для набожных членов общины. За семь лет после своего приезда он побывал в большинстве новых поселений, от мыса Анны до Беверли, в том числе и в Салеме, и нигде не пришелся ко двору. Тогда Грей перебрался в Марблхед. Здесь он с успехом ловил рыбу, которую мог продать или обменять в Салеме, приобретя достаточно горячительных напитков, чтобы скрасить свое одиночество. Это был добродушный здоровяк, энергии в нем было хоть отбавляй, если только он не слишком много выпивал. Фиб была не по нраву его грубая речь, но она, как и Марк, полюбила Грея.
Ханивуды отпраздновали и Рождество, но остальные жители колонии пришли бы в ярость, узнай они, как это было. Накануне Марк подстрелил дикого индюка, бродившего по берегу в поисках мелких рачков, а Фиб пригласила двух рыбаков на ужин. Поначалу контраст между приготовлениями к празднику здесь и на родине очень огорчил ее. Там подготовка к Рождеству занимала несколько недель приятных хлопот. На кухне готовили котлеты, пироги, печенье, изюм в горячем пунше, варили пиво; на улице заготавливали рождественское полено и ветви остролиста для венков; потом еще была праздничная ночная служба в церкви. Приходили ряженые в смешных нарядах, а под окнами собирались люди, славящие Христа и певшие старинные песенки, пока внутри дома танцевали и смеялись. А здесь, в глуши, единственной песней был вой зимнего ветра.
Но Фиб убедила себя, что плакать глупо, и, выйдя на мороз, наломала во дворе сосновых веток. Успев замерзнуть, она заспешила обратно в дом. Марк растормошил ее, заставил выпить для согрева чашу вина. Он с восторгом принял сосновые ветки и укрепил их на кушетной подставке, сказав, что они не хуже остролиста. Марк был в те дни благодушен и полон планов. Он с помощью Грея строил себе лодку, которую хотел закончить к весне. Он готовился к приезду Алертона. И с добычей еды ему везло: он нашел колонию устриц.
— Ими хорошо будет начинить индюка, милая, — сказал Марк, снова улыбнувшись, предвкушая рождественский пир.
Индюка начинили устрицами и кукурузой, затем поджарили на очаге с железными подставками. На десерт был приготовлен кукурузный пудинг с остатками смородины. А в одном из железных котелков они сварили напиток из пива и бренди, с добавлением специй, которые Фиб бережно хранила.
Гости пришли в полдень. Том Грей, уже не совсем твердо державшийся на ногах, заорал: «Мы при-ишли на вечеринку в дом, украшенный листвой!») Его грязный камзол украшала ветка можжевельника, а в руке он держал удилище, с которого свисал большой кусок вяленой трески.
— Веселого Рождества, добрая хозяйка, — проревел он, обращаясь к Фиб. — Я притащил вам в подарочек лучшую рыбину — пусть она принесет добро твоему животу и тому, кто в нем.
Фиб покраснела и поблагодарила гостя. Джон Пич пришел тихий и печальный, но даже его глаза повеселели при виде огромного индюка на вертеле.
— Будем пе-петь и веселиться, — кричал Том, наливая себе из праздничной чаши и стуча кружкой по столу. — А ну-ка, грянем громче, пусть эти сукины дети в Салеме нас услышат!
Марк смеялся и, чокаясь с ним, подпевал мелодичным баритоном:
Фиб тоже пела, и даже Пич подтягивал. Они пели и песенки по старому обычаю, поднимая кружки и кланяясь разным вещам. В честь доброго урожая они поклонились сухим колосьям над очагом, в честь здоровья скотины поклонились в сторону хлева, где Бетси жевала рождественское подсоленное сено. В честь Девы в белом они поклонились самой Фиб.
— По правде говоря, — кричал Том, — она не слишком похожа на деву, но все равно за нее.
Они пили, ели и пели под музыку зимнего ветра. Снегопад прекратился, подул норд-ост. Мужчины затихли, прислушиваясь.
— На надежной ли высоте лодки? — беспокойно спросил Марк.
— Не бойся, — ответил Том. — Шторма не будет. Давайте-ка еще споем.
Но двое других мужчин обменялись взглядами и встали. Первым поднялся Пич. Марк, изрядно выпивший, не слишком твердо стоявший на ногах, вышел за ним. Том Грей, изрядно опьяневший, свалился со стула на пол. Не обращая на него внимания, Фиб принялась прибираться в комнате.
Праздник прошел хорошо, почти так же весело, как на родине. Она вспомнила о своих родных и подумала с торжеством: вот видите, не такие уж мы тут дикари. Но все же веселье здесь было хрупким. На родине поднявшийся вдруг ветер означал бы, что надо подложить дров в огонь. Здесь он означал опасность. Фиб надела плащ и вышла подоить Бетси. Слава Богу, корова держалась хорошо. Правильно они сделали, дав ей подсоленного сена и отрубей, привезенных из Салема. И тут, помимо звука, издаваемого струйками молока, лившегося в ведро, шума ветра и волн, послышался еще один звук. Корова дернулась и затрясла головой.
— Чч-шш, — прошептала Фиб, хотя ей и самой стало страшно. — Волки не достанут тебя здесь.
Сарай был крепкий, а волки никогда еще не приходили на их холм. Фиб, что успокоить испуганное животное, запела старую детскую песенку «Добрые звери». Интересно, подумалось ей, а следующее Рождество кому я буду ее петь? Мысль о ребенке заставила ее улыбнуться.
— О, Господи Боже! Скорее бы это закончилось, — прошептала Фиб. Она взяла тяжелое ведро и, спотыкаясь, пошла в дом. Надо собираться в Салем, ведь скоро придется рожать. Но из-за суровой зимы это было невыполнимо. Попасть туда можно было только морем. Лодка Грея была сильно повреждена в ту рождественскую ночь. Пич располагал только маленьким яликом, не пригодным для плавания в шторм, а в январе постоянно штормило.
Первого февраля ветер наконец улегся, и яркое солнце осветило снег. Вода в обеих бухтах тоже успокоилась, а у берегов покрылась ледяной коркой. Фиб собралась ехать в Салем.
Однако было поздно. Сильные боли разбудили ее на рассвете. Днем начались схватки. Марк, испуганный и беспомощный, нервно ходил по комнатам. Неуклюже пытаясь успокоить жену, он гладил ее по голове и бормотал что-то ободряющее. В кухонном очаге он развел сильное пламя, чтобы вскипятить воду. Марк знал, что горячая вода нужна при родах, хотя точно не знал зачем. Не зная, что дальше делать, он растерялся. А оставить Фиб, чтобы позвать других мужчин, он боялся. Но Джон Пич пришел сам. Он сказал, что ялик готов.
— Теперь уже поздно, — простонал Марк. — Боли у нее страшные. Не знаю, чем помочь ей.
Из спальни донесся вопль, и у Марка на лбу выступил пот.
Он побежал к жене. Фиб задыхалась, глядя на него невидящими глазами. Около часа Марк провел, стоя на коленях у ее постели. Иногда она с такой силой вцеплялась в его руку, что ему становилось очень больно.
К пяти часам родовые схватки несколько ослабли, и Фиб вздремнула. Тут в дверь постучали. Марк открыл и увидел на пороге Тома Грея, рядом с ним стояла индианка.
Том, непривычно трезвый, сказал:
— Вот, гляди, Ханивуд. Тут ко мне Пич приходил, сказал, что твоя хозяйка рожает и ей тяжело приходится. А у этой бабенки есть детеныши, и она понимает, что к чему в этом деле, так я ее и привел.
Марк почувствовал одновременно изумление и страшное облегчение — как-никак, это все же была женщина. Здесь оставались зимовать немногие индейцы, и они не покидали своей Тагматтонской бухты. Не выпускали они и своих женщин. Эта молодая индианка в платье из оленьей кожи и толстой меховой накидке была бы миловидной, если бы лицо ее не портили оспинки. Женщина робко улыбнулась Марку, показывая свои белые зубы.