Эспер поднялась по ступенькам заднего входа в большую кухню. Уолт последовал за ней.
— Карла может взять наемный экипаж на станции, — сказал он, тяжело опустившись в виндзорское кресло. — Я не в настроении подбирать всех Богом проклятых красавиц.
Эспер обернулась и внимательно посмотрела на сына. На полу, возле кресла стояла бутылка рома; но Уолт не был пьяным, того, что он выпил, хватало только на то, чтобы быть упрямым.
— Тогда не сходил бы ты посмотреть на ловушки? — спросила она. — Было бы хорошо приготовить омаров на ужин. Карла любит их.
Уолт нахмурился. Пошарив около кресла, он поднял бутылку рома и сделал большой глоток, затем сплюнул коричневой струей жевательного табака в камин.
Внезапно Эспер разразилась гневом.
— Убери отсюда эту бутылку! — закричала она. — Убирайся из моей… из этой комнаты! Веди себя как свинья там, в гавани, как ты обычно делаешь. Я не допущу этого здесь!
Уолт взглянул на мать испуганно: уже много лет он не слышал, чтобы она повысила голос. Эспер стояла перед ним, прямая и очень бледная, ее губы были плотно сжаты, а голова высоко поднята. Погруженный в себя горестный взгляд Уолта прояснился и задержался на матери Он ответил ей своей обычной усмешкой.
— Почему, ма? — сказал он. — Ты думаешь, что я оскверняю этот дом? Но он и прежде видал много пьяниц. Да и вообще много всякого.
Эспер перевела дыхание, и гнев оставил ее.
«Да, видимо, так и было. Какой смысл волноваться из-за пустяков? Не в твоих силах заставить человека сделать что-нибудь против его собственной воли», — сказала она себе.
— Хорошо, постарайся держать себя в руках, пока здесь будет Карла. Я действительно не могу осуждать Элеонору, — Эспер вздохнула. Скандальное происшествие трехлетней давности плохо отразилось на всех. Мария — жена Уолта — убежала с португальцем, Санчо Пересом, который когда-то думал жениться на ней. Уолт преследовал их — он хотел застрелить обоих. Но его остановил детектив отеля прежде, чем он добрался до номера Переса. Газетчики, падкие на сенсации, смаковали подробности, но Генри удалось замять этот скандал. Людская молва стихла, и житейские воды вновь сомкнулись над брошенным в них камнем. Если бы только ты не оказался тем камнем на дне, подумала Эспер, печально глядя на своего сына.
Уолт сокрушенно покачал головой и посмотрел на мать с горьким участием. Он провел рукой по щетине на своем подбородке.
— Извини, ма. Я нехороший мальчик. Я не удивляюсь, что ты рассердилась. Знаешь что? — его голос поднялся в шутливом, монотонном речитативе. — Мы являемся одной из старинных семей Марблхеда, а они собираются выпереть нас отсюда и растащить дом по частям. Я слышал, как это говорила одна из тех теток-художниц. Она рисовала дом и увидела, что я сижу на крыльце. «Освободите место», — сказала она, глядя на меня. Ма, она утащила один старый, ручной работы гвоздь прямо из обшивки нашего дома, выковыряв его своим перочинным ножом. Ты знаешь, что она еще сказала? — Уолтер приглушенно икнул.
— Ох, Уолт, убирайся. Сходи-ка лучше к ловушкам.
— Эта тетка-художница увидела старого Капитана и Марту Мэнсон, прогуливающихся со своей собакой, и сказала: «Как они забавны! Город полон самых удивительных чудаков!» Ты ведь не хотела бы, чтобы я был «удивительным чудаком», не так ли, ма?
Внезапно Уолт резко поднялся с кресла и осушил бутылку.
— Пошли они все к черту! — он швырнул бутылку в мусорную корзину, вытер рот рукой и вышел, хлопнув дверью.
Эспер устало повернулась к очагу. Ее младший сын родился не в то время, как сказал Ивэн в тот день по дороге в Нек. Уолту следовало разрешить пробить себе дорогу своими собственными кулаками. Он стал бы сильным, крикливым шкипером какого-нибудь парусного судна.
Эспер хлопотала в старой кухне и в новой, маленькой, готовясь к приезду Карлы. Дилли приходила теперь каждый день и помогала с домашней работой, однако она всегда возвращалась назад в Клифтон после полудня. Генри и Элеоноре это совсем не нравилось. Они считали Эспер упрямой старухой, потому что она не позволяла им нанять пару служанок, которые могли бы оставаться на ночь в доме.
Их жизни протекали так непохоже, что было трудно заставить сына и невестку понять боязнь праздного существования. Лучше изнашиваться от работы, чем ржаветь от безделия. К тому же было так приятно иметь весь дом в своем распоряжении в долгие, тихие вечера. Эспер окончательно отказалась от пансионеров три года назад, когда случились неприятности у Уолта и он вернулся в дом Ханивудов. И от этого она почувствовала облегчение. Дом без посторонних людей стал еще ближе ей, как живой, все понимающий человек — их с Уолтом друг.
Эспер прошла в «родильную комнату», где теперь устроила себе спальню. Доктор посоветовал ей перебраться вниз, чтобы избегать ненужных нагрузок. Генри и Элеонора были очень нежными и заботливыми Они хотели расширить комнату и заново обставить её мебелью. Но Эспер не позволила им этого, она согласилась только на новый волосяной матрац для старой кровати и замену старого деревянного с прямой спинкой кресла на более удобное. В этой комнате, где все осталось без изменения с той ночи, когда родился Уолт и умер ее отец, Эспер находила поддержку, с которой смогла бы встретить неизбежное.
На одной из стен, около кровати, она повесила картину, написанную Ивэном. Никто, даже Карла, никогда не узнал о ее происхождении, и немногие ее видели, так как Эспер ревностно охраняла уединенность своей комнаты. Но Элеонора, конечно, знала, и ее любопытство было трудно удовлетворить.
— Что это такое, матушка Портермэн? Какая чудесная вещь! Где вы ее достали? Она выглядит, как если бы была написана Редлейком, только немного в более мягкой манере. И там внизу, в углу, буквы похожие на «И.Р.»!
— В самом деле? — рассеянно спросила Эспер. — Кто-то из отдыхающих подарил ее мне, — и она решительно сменила тему, не давая Элеоноре возможности продолжить свои расспросы. Элеонора, без сомнения, вскоре забыла о картине. В последние годы она и Генри редко приезжали в Марблхед Портермэны уже два летних сезона не были в своем особняке на перешейке, вместо этого они взяли в аренду огромную виллу в Ньюпорте — из-за войны, продолжавшейся в Европе, они не могли поехать за границу. И хотя никто не говорил об этом, Эспер знала, что Марблхед вызывал у Элеоноры сильную антипатию из-за скандала, связанного с Уолтом, и из-за проблем с Тони Гатчеллом. Бедная Карла, бедное дитя, думала Эспер. Девочка проявила себя очень мужественной для своих шестнадцати лет и восприняла всю эту суету с бесслезным страданием, которое выглядело пугающим. Эспер было очень трудно поддерживать в отношениях внучки очень строгую позицию Элеоноры и более выдержанную позицию Генри, но с благоразумной точки зрения это было единственное, что следовало сделать.
Как бы там ни было, Тони сразу перестал представлять собой угрозу, так как он уехал на Запад и не появлялся в Марблхеде эти два года. И Карла, казалось, быстро пришла в себя, как и предполагали ее родители. Она закончила в Бостоне частную школу мисс Принн. Девочка танцевала и флиртовала с молодыми людьми, прекрасно и, очевидно, весело проведя два летних сезона в Ньюпорте. Во время ее коротких визитов в «Очаг и Орел» на День Благодарения и Пасху она никогда не упоминала имени Тони.
Эспер, зная график движения послеполуденного поезда, точно спланировала свои приготовления и, едва заслышав снаружи звук колес, развела огонь в большом очаге, открыла для Карлы заднюю дверь и в ожидании встала на пороге. В походке девушки была необычная нерешительность, Карла вошла молча. Она мягко поцеловала бабушку, затем бросила на пол свою маленькую дорожную сумку, подошла и встала у очага с задумчивой улыбкой, радуясь огню и тому, что находится в этой вечно неизменной старой кухне.
— Рада видеть тебя, дорогая, — ласково сказала Эспер, глядя на изящную фигурку внучки. Карла выглядела слегка вызывающе и в то же время мило. Она была в синем, под цвет ее глаз, велюровом костюме, крепдешиновой блузе цвета слоновой кости и с короткой ниткой великолепного жемчуга, подаренного ей Генри по случаю окончания школы. Ее темные волосы были высоко взбиты по последней моде, это затейливое сооружение венчала шляпка без полей из синего бархата, а розовая губная помада подчеркивала решительный маленький рот. Помады Эспер не одобряла, но она держала свое мнение при себе. Девушки из окружения Карлы теперь пользовались макияжем. А Карла не была легкомысленной кокеткой.