– Я увольняюсь! – заявила девушка, снимая застиранный зеленоватый халатик. По халатику было видно, что он – на последнем издыхании. Его ветхая фактура не позволяла Свете проявить решительность при подобном заявлении. Рвани она чуть резче – и застиранная оливковая тряпочка расползлась бы по швам. Это было бы символично. Огромный институт, не сумев залатать дыры, превратился в труху, как изъеденная молью горжетка. Только моль была крупная, жирная и мужского рода. Дома у моли были жены и дети. Скорее всего, тоже отборной калиброванной породы. Семейство питалось бумажками, предназначенными для прокорма всего института. Моль сочла, что бумажек на всех не хватит, поэтому смысла делить просто нет. Пускай хоть кому-то будет хорошо. Деньги, предназначенные на развитие, обустройство и внедрение новых технологий, употребили, собственно, на те же цели. Только для небольшого круга руководителей и небольшого числа их европейских и рублевских особняков. Это оказалось эффективно. И эффектно.
Света, сделав резкое заявление, никого не удивила. Марина Львовна – старший научный сотрудникс недоумением взглянула на девушку, поправила очки на переносице, встала со стула и, подойдя к лаборантке, громко высказалась:
– Это ваше право, Светочка. Вы всегда отличались последовательностью в принятии решений. Гм... Я имею в виду вопросы, которые не касаются выбора мужчин. – Марина Львовна поочередно оглядела всех мужчин, попавших под подозрение в легком флирте с лаборанткой. Некоторые из них сделали до неприличия невинное выражение лица. Те, кто обещал жениться, смущенно отвели глаза в сторону. Марина Львовна, удовлетворенная достигнутым результатом, продолжала:
– Многие вас не поймут и не поддержат. Я, как старейший сотрудник лаборатории, не могу вас не понять! Я ухожу с вами!
Выражения лиц резко изменились. Такого поворота событий не ожидал никто. Марина Львовна имела репутацию беспрекословного, исполнительного и авторитетного сотрудника.
Марина Львовна тоже сняла халат. В отличие от Светиного, фисташковый халат Марины Львовны треснул по шву на спине. Звук рвущейся ткани в тишине показался автоматной очередью. Марина Львовна воинственно отбросила халат в сторону и, скрестив руки на груди, сделала два шага к Светочке.
«Рано или поздно это должно было случиться», – Генрих, спокойно анализируя ситуацию, наблюдал за тем, как из команды вываливаются «слабые звенья». К его удивлению, таковых оказалось подавляющее большинство.
Следом за Мариной Львовной сорвал с себя униформу ее постоянный и верный поклонник Виктор Палыч. Генрих не ожидал от него такой прыти. Молчаливый, пузатый и скромный Виктор Палыч заслужил внутреннюю кличку МПС именно благодаря этим качествам. Он и сейчас не стал произносить торжественной речи. Просто опустил маленькие поросячьи, но смышленые глазки в пол и сделал пару шагов назад – в сторону повстанцев. Марина Львовна властно и одобрительно прикрыла веки и подняла подбородок. Надо заметить, что подбородок у нее был в отличном состоянии, потому что каждый вечер она укладывалась спать, подвязывая его солевым компрессом с ромашкой. За МПС организованной кучкой повалили все поклонники Светочки. Кроме Виктора Палыча и Генриха, так или иначе овладеть Светой удалось всем. К счастью, Света не считала половой акт поводом для женитьбы или серьезных отношений. Она, наверное, не отказала бы и Генриху с Виктором, но те почему-то не предприняли ни одной попытки. Или импотенты, или гомики, или не тот тип – сделала для себя вывод лаборантка. Недаром она трудилась в Институте мозга. Кроме того, обыкновенная житейская мудрость подсказывала Светочке, что не надо «давать» всем коллегам по работе, потому что репутация порядочной незамужней женщины может пострадать. Для МПС и Генриха было сделано исключение – одно на двоих. Правда, временное: Света занесла их в лист ожидания.
Когда заявивших об увольнении сотрудников стало много больше, чем оставшихся, Генриху стало неуютно. Из двенадцати преданных науке тружеников лаборатории одиннадцать дезертировали – демонстративно, истерично и вызывающе. Генрих, как руководитель, не имел права становиться на сторону тупого стада, хотя понимал, что каждый в отдельности – совершенно не тупой, а очень даже выдающийся исследователь.
Генрих решил сказать речь.
– Я позволю себе прокомментировать события последнего часа. – Он прочистил горло.
В лаборатории воцарилась звенящая тишина. Только озабоченное пыхтение Виктора Палыча нарушало молчание.
Генрих, несмотря на довольно молодой возраст и модный вид, вызывал уважение подчиненных. Практически все исследования, которые он инициировал, имели позитивный и перспективный результат. Шутки о мозге могли звучать только в формате анекдотов. Все, что касалось исследований, приравнивалось по степени важности к священной государственной тайне.