Время на беспросветной планете Эр-Мангали тащится год за десять. Стоит чему-то пройти — кажется древностью. Вот и начальство, которому Хойл служил, давно уж неактуально. Сколько их было с тех пор, разномастных начальников, не суть важно, но при Флоресе доктору данного типа место только в Содоме. Не в Бабилоне, где рудокопов теперь худо-бедно врачуют.
Впрочем, кажется, доктору Хойлу и самому был куда интересней Содом и его пациенты. Чем интересней? Понятное дело, свободой. То есть, тем самым, чем и свободен Содом. Надо сказать, при свободе такого типа непременно случаются всплески заболеваний. Их-то Хойл и взаправду лечил. Иль, вернее, в Содоме так говорят. Если правда, Гонсалес готов за них всех порадоваться, что человек нашёл себя в венерологии.
Но сейчас он идёт по больнице, а больница пуста.
И невольно в том видится хойловский прежний почерк.
2
Ладно, что это я? — одёрнул себя Гонсалес.
Он ведь пришёл сюда не вспоминать о минувшем, а наблюдать современность.
Видеть не то, что было когда-то, а то, что есть.
И, по возможности, не руководствоваться предрассудками. Не придавать новых сил замутняющим восприятие установкам прежних времён.
Не оценивать сразу явление, именуемое «доктор Хойл», а, напротив, стараться соблюдать принцип открытости новому опыту, быть готовым его рассмотреть в самых разных контекстах.
3
Нет, по крайней-то мере один пациент в госпитале оказался. На единственной занятой койке во всём заведении. Как ни странно, тот самый, которого доктор искал.
— Здравствуй, Диего! — вымолвил он, заходя в палату.
И получил в ответ взгляд до глубин души потрясённого человека.
Потрясение, впрочем, агрессии не содержало:
— Ну ты даёшь, дотторе! Я уже думал, что этого имени на Эр-Мангали никто и не помнит! Всё Рамирес, Рамирес, туда Рамирес, сюда Рамирес…
Эх, да Гонсалес и сам вряд ли когда называл его личным именем. Всё родовым, родовым. А что Рамирес — вдобавок ещё и Диего, он запомнил давно, по звездолёту «Антарес». Помнить такие детали о членах всего экипажа — важная часть этикета имперских врачей.
А зачем он сейчас выбрал такое имя? Так решил зайти от истоков. Ибо Рамирес — он человек, мягко сказать, несколько противоречивый. Имя же, данное близкими в детстве, часто людей подкупает.
— Я надеюсь, дотторе, ты не считаешь меня простаком. Ну так вот, я всё понимаю. Ты работаешь у Бенито, ему надо о чём-то узнать, потому ты мения сейчас изумляешь, я ведь правильно угадал?
— Более или менее! — Что же теперь отпираться.
Да уж, Гонсалес пусть и не думал настолько его изумить, но зато с общим вектором угадал. Так как Рамирес дальше сказал такое:
— Мне бы, наверное, надо бы рассердиться. Типа, манипуляция, типа использование в своих интересах. Но мне всё-таки нравится, что ты помнишь, как меня звать. Память твоя, не у другого кого спросил.
Всё, что Гонсалесу оставалось делать, это кивать.
— Ну так что ты хотел узнать? О ком, или о чём?
— Мне бы, — сказал Гонсалес, — вывести доктора Хойла в уединённое место. Чисто для разговора с глазу на глаз.
Чуть не брякнул «за пределы посёлка». Но за пределы — условие ныне излишнее. Призму-то свистнули. Значит, избыток правдивости либертинам Содома больше не угрожает.
4
— Ха! — воскликнул Диего Рамирес. — С доктором Хойлом? Нет ничего проще этого. Кто, по-твоему, мой лечащий врач? — Тут он, облокотившись на койку с краю, начал было садиться, но, скривившись от боли в ране, затормозил это движение на середине. — Сейчас отведу.
— Погоди, — попросил Гонсалес, — мне же не прямо сейчас. Я пока узнавал предварительно…
— Почему не сейчас? — Рамирес застыл в неудобной по виду позе.
— Я всего, чего надо, и не догадаюсь спросить. Лучше сразу позвать Бенито Родригеса, чтобы тебя не бесплокоить дважды…
— Да какое там беспокойство, — Рамирес поморщился, должно быть, от нежелания убеждать пополам с болью. — Мне с постели вставать не впервой, да уже, видать, и пора.
— Лечащий врач так сказал?
— Не сказал, — пациент выдал гимасу явственно саркастическую, после чего решительно сбросил обе ноги с койки на пол и, на силу нашарив больничную обувь, с новой точки опоры вернулся к идее встать.
— Осторожней, — буркнул Гонсалес, поддержав его за предплечье.
— Не спеши звать Родригеса к доктору Хойлу. Потолкуй-ка с ним сам для начала, — предложил Диего Рамирес. — А приглашать ли Бенито, уж тогда и решишь. Я, если что, поковыляю к нему ещё раз.
5
Оказалось, покои лечащего врача находились не в основном здании госпиталя, а в пристройке, в которую вёл крытый переход, и довольно долгий. Что это за пристройка, сообразить удалось лишь познее, когда пришли, но по пути доктор Гонсалес не мог и предположить, что идут они прямиком во дворец Мэри Бастинды, первой леди посёлка Свободный Содом, в то крыло его, где доктор Хойл в большей степени жил, чем работал.
Шли они медленно. Рана Рамиреса явственно беспокоила, что, с одной стороны, вроде, не мудрено. Если тебя порвала лезвиями когтей жуткая тварь, единственная в своём роде, да такая, что даже суровая кличка (тварь прозвали Адской Собачиной) всех подробностей этого ужаса не передаст — много ли шансов не остаться калекой? Бедный Том Трентон, вон, тоже до сих пор не может без боли ступать на больную ногу — а его всего-навсего дюжину лет назад подстрелили из бластера.
По дороге Гонсалес пытался Рамиреса отвлекать неторопливой беседой от всей полноты испытываемых страданий. Правда, поскольку считал неэтичным расспрашивать ни о чудовищной Собачине (ибо к чему бередить шоковый опыт), ни о методах лечения доктора Хойла (как ты к коллеге ни относись, а всё же не лезь под руку), то затруднялся в выборе темы беседы. К счастью, на тему леченья Диего Рамирес и сам оказался не прочь посудачить.
Так история исцеляющих действий доктора Хойла в отношении раненого сделалась достоянием и доктора Гонсалеса.
6
В первый момент, как Родригес, Маданес и Диас привезли его раненым в ожидаемо «гостеприимный» посёлок Свободный Содом, Диего Рамирес был плох, плох настолько, что чуть не кончался. Исполосованный бритвенными когтями, с сокрушёнными рёбрами после броска скоростной твари, густо забрызганный кровью своей и кровью Собачины, проволочённый товарищами по охоте по многим камням и кочкам, растрясённый потом в вездеходе не самого ровного хода — он был уже не готов хоть на что-то всерьёз понадеяться. Он был истинно близок к последнему равнодушию, так как морально устал от всего и от всех.
Он старался не вспоминать о содомской начальнице Мэри Бастинде, старой потасканной кукле, ведь как вспомнишь, так вздрогнешь. Если вдобавок имел с нею дело лично, то и подавно прогноз не даёт утешений: дама она злопамятная. У Рамиреса же с той Бастиндой в предыдущие годы случилась любовь, после коей он с ней пережил очень громкую ссору — с криками, воплями, крокодильими слёзками и публичным прощанием раз и навсегда… А теперь она впустит достойного казни «подлого негодяя» в Свободный Содом, чтобы его здесь лечить и вылечить? Диас с Маданесом, кстати, тоже сошлись на том, что ни за что не впустит. А вот Бенито надеялся употребить влияние.