И, казалось бы, все на местах, все точно там, где и надо. Все свидетели — низко и близко к Призме, зрители — выше и дальше, Призма с охотой влияет на всех, кто попался, всех вынуждает выбалтывать чистую правду. Что до Годвина и Мак-Кру, то и эти на месте — как говорится, с рукой на пульсе. Тут бы и радоваться, раз всё идёт, как надо…
Но разве Рабену надо вот именно так?
Что за дурацкая несообразность с этими именами!
Из-за неё у кого-то — да у того же Флореса! — может возникнуть превратное впечатление, будто свидетели говорят про каких-нибудь разных людей!
2
На середине процесса допроса свидетелей Диас приехал из Нового Бабилона и, доложившись, изрядно «обрадовал»:
— Все говорят, что Бенито уехал в Свободный Содом.
— На самокате? — Рабен плеснул иронии.
— На вездеходе. С Брандтом.
Этот слегка полоумный водитель часто с Родригесом ездил заместо Олафа. А подбирать к нему ключ — вроде, можно, да смысла нет. Слишком уж этот Брандт не в себе, в каждый момент даже сам не знает, что выкинет.
— Что же Родригесу делать в дурацком Содоме, если Призма у нас?
— Вот не знаю, — Диас пожал плечами. — Может, попробует обойтись.
— Будет пытаться добиться правды от Хойла? — Рабен присвистнул с самым насмешливым видом, на какой был способен. Ещё с раннего детства, когда с чувством юмора у него было не всё в порядке, он в совершенстве освоил искусство имитации смеха. После оно очень часто его выручало; он с успехом насмешничал, чтобы что-нибудь обесценить.
— И от доктора Хойла можно добиться правды, — сказал на то Диас, — главное, к этому правильно подойти. — Как будет правильно, он намекнул, хрустнув костяшками.
— Ладно, не важно, — Рабен мотнул головой, — пускай попытается. Мне интересно другое: где наш подозреваемый?
— Подозреваю, — Диас ответил в тон, — что он вполне бы мог тоже мотнуться в Содом — вместе с Бенито и Брандтом. Это в его положении, вроде, умнее всего.
— Что умней, а что нет, не тебе решать, — процедил с досадою Рабен. — Доложи, как на самом деле!
— Поточнее Маданес доложит, — беспечно откликнулся Диас.
Трудно сдержаться, когда так наглеют телохранители.
К счастью, Маданес спустя полчаса доложил, что человек, интересующий Рабена, как ни в чём ни бывало, вернулся к себе в Башню Учёных и прошествовал в библиотеку, где читает уже рукописный такой фолиант, где в названии, вроде бы, что-то про ярость.
— …что-то про ярость, — с удовольствием повторил Рабен. — А вот Диас, придурок, говорил мне: умнее всего!..
3
Стоило лишь обнаружить подозреваемого, там уже дело техники: скрутить и доставить. Как-то даже обыденно, как-то немного скучно.
Что ж, господин Ризенмахер (Эссенхельд, Гильденстерн, Кухенрейн), вам придётся теперь отвечать по всей строгости Призмы.
Ну а что же ты думал? Ответишь. Теперь ответишь.
Да. Погоди, вот закончится перерыв…
4
Что ж, наконец-то и он, долгожданный второй акт допроса.
Там, внизу, с Ризенмахера сняли браслеты, и вытолкнули под Призму, на середину круглой площадки нижнего дна Северо-западного ствола.
Годвин сурово сказал в усилитель голоса:
— Назови своё имя!
Рабен ждал: «Ризенмахер». И Мендоса, и Бек, и Шлик. Все, кто в тот день «Эссенхельда» допрашивали.
Но заносчивый подозреваемый ответил иное:
— Я безымянен. Никакого имени нет.
Что? Как подобное допустила Призма Правдивости?
Рабену вдруг показалось, что он перестал понимать что бы то ни было. Ни того, как такое возможно, ни того, зачем это надо Бьорну.
Ну ведь в самом-то деле, если, к примеру, ты знаешь, как надуть этот ксеноартефакт, то зачем же этим фрондировать?.. Потихоньку назвался любым из имён, какое понравится (Эссенхельдом, так Эссенхельдом, Кухенрейном — так не вопрос), а кругом все поверят и не придерутся… Так ведь нет! Издеваться над всеми вздумал?
Где-то там, за колоннами, в самом центральном из секторов галереи, главный Флорес колонии задал вопрос великому магистру Беку:
— Что происходит, магистр?
Тот отвечал:
— Кажется, действие Призмы нейтрализовано. Это поможет ему отвечать неправдиво.
Флорес на то отозвался единственным словом: «зря».
Вот как много вокруг успевают сказать и подумать, когда следователь при допросе вешает долгие паузы! Вот как мно…
— Что ты имеешь в виду, «безымянный герой»? — Годвин спросил с насмешкой, за которой, похоже, и у него проскользнула паника. — Может, то, что способен обманывать нашу Призму? — И опять совершил ошибку, за которую вмиг ухватился его собеседник.
— Вашу Призму? — с упором на слово «вашу» переспросил молодой Ризенмахер. — А уж я-то всё думал, кто её спёр у Бенито! Оказалось, парочка следователей…
— Перестань-ка паясничать! — Эти слова не возымели действия.
— Призму надо вернуть! — объявил Ризенмахер. — И наказать всех виновных в краже!.. — Как он при этом сверкнул взглядом на следователя! Нет, поглядите-ка только, каков наглец!
С галереи, откуда смотрел на арену Рабен, толком не было видно подробностей выражения глаз, но ему показалось, что в этих бесстыжих глазах промелькнула чисто родригесовская издевка. Ишь, у Бенито подоспел уже ученик… Хорошо, хоть он сам не явился, а умотал к Содому.
— Осторожнее с обвинениями! — зашипел на нахала Годвин. — Ты, по-моему, в курсе кое-каких бабилонских законов…
Н-да, негодяй отыграл при самом начале допроса несколько важных очков, но зато раздразнил благодушного ранее следователя. Ха, пусть попробует не реагировать на угрозы!
Ризенмахер осёкся, одумался, но замолчал ненадолго, так что медленный Годвин так и не смог перехватить инициативу.
Н-да. Опять обошла молодёжь:
— Обвинять голословно? Нет, я не стану такого делать! К счастью, Призма нашлась, — Сказано было с таким воодушевлением, словно сам Ризенмахер её и нашёл. Ох уж комедиант! — Это, к слову сказать, приговор для кое-кого из присутствующих. Для кого-то, кто стибрил этот предмет у Бенито Родригеса.
Ничего себе! Что это было: угроза в ответ?
Не успел он всё это сказать, как Рабен услышал приглушённый шёпот у себя за спиной, из уголка галереи. Обернувшись, увидел Приста, что забился в тот угол, сощурившись и дрожа — в состоянии тихой паники.
Там, в уголке Прист молился счастливому богу:
— О Маммона-Маммона! Научи нас есть, любить и молиться! Приготовь нам еду, инструменты любви, инструменты молитвы! Дай нам силы всё съесть, налюбиться и снова молиться! — Глупый, трусливый текст.
Да уж, припомнилось Рабену, с Пристом-то ясно всё. Он оказался адептом особенно модного в пару последних веков культа Маммоны. Что, между прочим, весьма облегчило вербовку: восемь минут разговора, и Прист с потрохами наш… Только много ли весят все его потроха, когда он этак вот вспоминает о близком гневе Родригеса?
— О Маммона-Маммона! Скажи этой гадкой Призме: это не я, это один Ортега…
Походило, однако, на то, что велеть этой Призме на что-то закрыть глаза… мог один Ризенмахер.
5
В самом начале допроса подозреваемого — скомканном по причине неспособности Призмы заставить мерзавца себя назвать — Рабен, при виде множества промахов Годвина, еле сдерживал свой темперамент, чтобы не вмешаться. Подмывало конкретно, как говорят в таких случаях. Главным образом из-за чего: из-за потери Годвином инициативы, чем не замедлил воспользоваться этот юный выскочка.