К счастью, Рабен смирил своё искушение. Просто помнил, что главенство Годвина в следственном деле следует Годвину самому и восстановить, ну а ты, даже если поставишь на место мерзавца, ничего не добьёшься хотя бы уже потому, что подтвердишь, закрепишь в своём действии неспособность следствия себя защитить. Это Рабену нужно? Нет, Рабену нужно не это. Ведь вложился он в то, чтоб объехать команду Родригеса чисто законным путём…
Да, подлец Ризенмахер продолжает внизу паясничать, он смущает нетвёрдый в маммоне народ, но наехать на Годвина — это ему непременно аукнется, и уж следствие слово своё — ещё ой, как скажет!
— Эй, Ортега, ты можешь спустить эту штуку пониже? — тихо спросил у подручного Годвин, кивая на Призму в мешке (на большущем крюке на цепи).
Хорошо, что Ортега понимает его с полуслова, тут же взялся крутить ручку лебёдки, стравливая цепь. Он и ранее управлял расстоянием между Призмой и нужным свидетелем: Для профессора Шлика вешал её повыше, ну а для Олафа или для Барри Смита — располагал чуть не над самым темечком. Рабен полностью одобрял этот гибкий подход: ведь не все же свидетели равно благонадёжны, кое-кто, если призмой не пригрозить, не промолвит и слова правды.
Годвин дождался, когда Ортега всё выполнит, и загремел в усилитель:
— А теперь повтори-ка, попробуй, что ты болтал только что о своём настоящем имени!!! — Это был сильный момент, впечатляющий.
Но Ризенмахер смазал его бесстыжим своим ответом:
— Я безымянный. — И всё. Что на это сказать?
Годвин, однако, нашёлся:
— Ладно, ты безымянный. Но не станешь же ты отрицать, что представлялся на Эр-Мангали именами Майк Эссенхельд, Кай Гильденстерн, Бьорн Ризенмахер и Клаус Кухенрейн?
Тут «безымянный» с явным страданием передёрнулся (действует Призма, действует!) и произнёс:
— Нет, отрицать не стану.
Вот и прекрасно. С этого и следовало начинать.
6
Приободрившийся Годвин продиктовал Ортеге запись для протокола:
— Подозреваемый отказался назваться, но признался в использовании каждого из предъявленных нами имён.
Прозвучало достаточно грозно. Зрители мигом почуяли: дело пошло по-другому. Прист-идиот перестал паниковать и молиться. За колоннадой козырного яруса Флорес спросил у Бека:
— Призма теперь заработала? Но почему?
— Годвин убрал нейтрализующий фактор.
Трудно назвать этот ответ не уклончивым. Вот и Флореса он не удовлетворил:
— То есть? Что он такое убрал? И как это получилось?
— Это зависит… — учёный вздохнул, — от типа нейтрализации правды.
— Например? — Флорес всё-таки не отставал. Рабен почувствовал облегчение от того, что начальник опрашивает не его, а кого-то другого. А была ведь мыслишка усесться на лучшее место, по другую руку от Флореса!
— Например, юный Ризенмахер мог бы знать о себе какую-нибудь подробность. Скажем, ту, что воспитан в приёмной семье, где его пожелали переназвать, а не разыскивать настоящее имя. Или он потерял всю свою личную память ещё перед тем, как был сослан на Эр-Мангали. Или всем сердцем уверовал, что человек не имеет имени, кем бы и как бы он ни был при этом назван…
Ай, хорошо, что все эти дурацкие тягомудрости приводить довелось не Рабену, а совсем другому «эксперту».
Что до Рабена, так он вместе с Флоресом объяснения Бека послушал — и, наконец, успокоился. В самом деле, ну раз обнаружилось так много версий повседневных причин нейтрализации Призмы, то уже не придётся поверить в причины и вовсе чудесные.
— Продолжаем, — провозгласил Годвин, проследив с педантичной тщательностью за всеми теми словами, каковые Луис Ортега внёс в протокол. — Я надеюсь, вопрос с именами «безымянного» подозреваемого мы закрыли с достаточной убедительностью? — Перед тем, как продолжить, следователь повернулся к Флоресу, ожидая его кивка.
Но «безымянный герой» снова воспользовался промедлением Годвина, чтобы со всей беспардонностью его перебить:
— Это с какой такой стати «подозреваемого»? В чём это меня вздумали подозревать? Никаких подозрений мне до сих пор не предъявили!
Годвин на то:
— Ничего! Вот сейчас и предъявим.
Ну и начал скорей предъявлять.
7
В речи, зачитанной Годвином с опорой на протокол предыдущего допроса свидетелей, подозрения, высказанные в адрес «безымянного» Ризенмахера, состояли (если подальше убрать полицейское многословие) главным образом в двух, так сказать, «эпизодах».
Первый из них вытекал из показаний Луиса Перейры, командира поста огнемётчиков на мосту близ головного посёлка колонии — Нового Бабилона. Заключался он в том, что субъект, вышеназванный «безымянным», в самый первый из зафиксированных визитов к Новому Бабилону, проходил через мост не один, а, как выразился Перейра, «с зомбяком на хвосте».
(-Ну и что? — Ризенмахер взвился. — Что это доказывает? Зомбяки точно так же могли пристроиться к каждому!
— Ну почему-то, — ответствовал Годвин с издевкой, — в этот день они ловко пристроились только к тебе. И не догнали, не заразили, как часто бывает. А под прикрытием из пешехода живого чуть не взошли на охраняемый мост).
Ну, а второй «эпизод» подтверждался показаниями Барри Смита и профессора Каспара Шлика. Как они утверждали, «безымянный герой» Ризенмахер привлекался к работе следственной экспедиции — здесь же, на Ближней шахте, в качестве эксперта-ксенозоолога, чьё участие в ней обосновывалось главным образом тем, что в съедении ряда похищенных рудокопов безосновательно подозревались шахтные хвандехвары. Как результат, хвандехваров в тот раз (как и во все другие) в Ближней шахте не оказалось, но зато обнаружились зомбяки — как ни странно, опять же в присутствии нашего «безымянного». Каковой, паче чаяния, оказался вполне компетентен в ритуалах зомбификации, хоть имевшееся у него образование ксенозоолога к таковой компетентности не предрасполагала.
(— Ну и что? — возмутился в ответ Ризенмахер. — Что это доказывает? Да, уж так получилось, я дважды встречал этих зомби — у моста и на Ближней шахте, в Особой штольне. Но не я ведь их вызывал!
— Повторяешься, парень, — ухмылялся на это Годвин. — У тебя новых мыслей больше, как видно, нет. Вызывал, или не вызывал — это не наша забота. Мог вызывать — вот что мы точно скажем. Если б знали, что ты вызывал, был бы тогда обвиняемым. Но ведь ты же пока — всего лишь подозреваемый. Разницу, что ль, уловил? Вот и гляди: если ты мог бы вызвать зомби, то мы можем тебя заподозрить. Ну а что? Как свободные в подозрениях следователи).
Дело шло. И Рабену, в целом, нравилось, как оно шло.
Глава 19. Те же и яркий взрывной конфликт
(прямо сейчас про сейчас; наблюдает и действует Руис Перейра, командир поста охранников на мосту под Новым Бабилоном, место действия — Ближняя шахта)
1
Лестно, конечно, быть самым первым свидетелем. Но это недолго, а лишь до той поры, когда вдруг оказывается, что ты мелкая сошка у настоящих крупных фигур на разогреве.
Нет, ну, в общем-то, ты так и думал. Просто дал себя уговорить — там, на мосту, когда за тобой специально прислали Олафа с вездеходом, а в кузове-то, дополнительно — чуть ли не всё начальство.
И говорят:
— Руис, приятель, поехали к Ближней шахте. Важное дело, мы без тебя не справимся.
Тут уж, понятное дело, тоже садишься в кузов, смену свою оставляешь на Тиккурилена, мыслями, правда, ты ещё долго там, на мосту. Думаешь, хватит ребятам пять огнемётов за всё да про всё? Ты-то шестой уложил в вездеход, в багажник, потому как он твой, именной, можно сказать, командирский. Этак оставишь, так выдуют весь напалм, а тебе только скажут небрежно: «Перезаряди канистру!».
Дальше ты приезжаешь на место, спускаешься в шахту. Олаф-водила спускается вместе с тобой. Северо-западный ствол — ну и ладно, северо-западный. Кто-то по ходу тебе говорит, что типа случится дознание и придётся свидетельствовать. Да, ну и что? И тебе говорит, и Олафу тоже. Олаф смотрит чернее тучи, но кивает — да как не кивать? Но недоволен, как двести мильонов шакалов! Парня-то сняли не просто с поста, а с маршрута в Содом. Одним словом, с выгодного маршрута.
А внизу оказалось: свидетелем ты не один. И не двое, считая с Олафом. Семь человек, и аж каждый незаменимый. Барри Смит, с Ближней шахты охранник, Энди Трасс — тоже типа охранник, но выскочка, из последних, которые с Плюмбума. Дальше Олаф, один рудокоп, а потом дурачок из придурочной секты, ну и самый из всех именитый — профессор Шлик. Раз профессор, то ясное дело, из Башни Учёных. Да и оттуда же не из последних — начальничий зам.
Дальше что — подвели, показали, куда выходить. На такую, ну типа, кругловатую, что ли, арену. Наверху галерея, к ней ведёт одна лестница, только лестница убирается. Показали ещё, где придётся сидеть, ожидать. Что вот сразу совсем не понравилось — это решётки.
Если кто-то тебе доверяет, как было сказано, то решётки зачем? Вроде, и незачем. Только если вдруг незачем, но при этом есть, ты невольно подумаешь: всё же они зачем-то.