Дальше ты приезжаешь на место, спускаешься в шахту. Олаф-водила спускается вместе с тобой. Северо-западный ствол — ну и ладно, северо-западный. Кто-то по ходу тебе говорит, что типа случится дознание и придётся свидетельствовать. Да, ну и что? И тебе говорит, и Олафу тоже. Олаф смотрит чернее тучи, но кивает — да как не кивать? Но недоволен, как двести мильонов шакалов! Парня-то сняли не просто с поста, а с маршрута в Содом. Одним словом, с выгодного маршрута.
А внизу оказалось: свидетелем ты не один. И не двое, считая с Олафом. Семь человек, и аж каждый незаменимый. Барри Смит, с Ближней шахты охранник, Энди Трасс — тоже типа охранник, но выскочка, из последних, которые с Плюмбума. Дальше Олаф, один рудокоп, а потом дурачок из придурочной секты, ну и самый из всех именитый — профессор Шлик. Раз профессор, то ясное дело, из Башни Учёных. Да и оттуда же не из последних — начальничий зам.
Дальше что — подвели, показали, куда выходить. На такую, ну типа, кругловатую, что ли, арену. Наверху галерея, к ней ведёт одна лестница, только лестница убирается. Показали ещё, где придётся сидеть, ожидать. Что вот сразу совсем не понравилось — это решётки.
Если кто-то тебе доверяет, как было сказано, то решётки зачем? Вроде, и незачем. Только если вдруг незачем, но при этом есть, ты невольно подумаешь: всё же они зачем-то.
2
Дальше вот что: тебя вызывают. Мол, ты первый, тебе и толкать самую первую речь. Нет, не сам: всё, о чём тебе надо сказать, намекнут в специальных вопросах. Каждый вопрос задают тебе минимум дважды. Первый раз (предварительно) задаёт Мак-Кру, а затем (показательно) Годвин. Это, в общем, удобно, чтоб ты вдруг не растерялся.
Да, когда тебя показательно вызывают, то над тобою вешают какую-то непонятную хрень в мешке. Говорят, индикатор. Индикатор правдивости. Говорят, при таком индикаторе лучше не врать. Хоть интересно бы было проверить, что будет, когда соврёшь. Правда ведь, интересно! Руис Перейра даже пытался немножко соврать, но, к сожалению, как-то не смог придумать. В общем, не родилось никакого вранья. Глупо немного, но всё-таки даже жалко. Ну ничего, когда-нибудь в другой раз.
Дело такое: все, кто свидетели, те постоянно находятся где-то внизу, в помещениях под ареной. Там их пасёт следователь Мак-Гру и четвёрка людей Мендосы (то есть, короче, местных охранников с Ближней шахты). Сам-то Мендоса сидит наверху, в галерее: вместе с Флоресом, Рабеном, Флетчером и другими. Что характерно, все верхние — типа свободные люди, а вот нижние нет. Отчего это так? Оттого, что внизу — свидетели.
Тю, казалось бы, что за бред? Но всё так, если ты свидетель, то торчишь в этой шахте почти на правах заключённого. Даже твой огнемёт задевали куда-то, собаки. Типа с оружием на дознании не положено. Так куда оно было положено, а, сволочьё? Тот, кто ответил, сказал неприличную грубость.
Ладно, Перейра умеет терпеть. До поры не взорвётся.
Он всё понял: свидетели типа не люди. Да, всё понятно. Всем не-людям нельзя разбредаться, надо сидеть под ареной. Одного даже можно наручниками приковать. Хорошо, не Перейру. Придурка Бартоломея. Но здесь каждый себя ощущал, как придурок Бартоломей. Перед одним лишь профессором типа стелились, но и его не пускали спокойно себе погулять. Понял, сука-профессор, ты тоже такой же свидетель!
Грустно свидетелям, душно свидетелям, скучно! И на арену, где надо им будет выступить, просто так не пройти: закрывает зачем-то решётка. Там есть дверь, но она на замке. Нет, понятно, зачем, Перейра-то всё понимает. Получается, чтобы свидетель не мог туда выбежать, ну, пока не позвали.
Понимать-то понятно, но как-то немного обидно. Чай, Перейра не рудокоп, не сектант, он такой же охранник, как и те, что стоят у решётки; он, к тому же, ни в чём не виновен, что ж его закрывать на замок?
Что на это ты смог бы сказать, сучий потрох Мак-Кру?
3
Вот, короче, позвали тебя говорить показательно. Мол, что знаешь об Эссенхельде, о зомбяках. Ладно, Руису поболтать никогда не трудно. Всё, что было, припомнил про тот единственный день. А что врать ничего не соврал, так можно других поспрашивать. Всех огнемётчиков, кто из них там стоял. Был там Пако Боргезе, был Мика ещё Тиккурилен, был и Диего Рамирес (но Рамирес уехал в Содом, он теперь на мосту не бывает). Ну а вывод какой? Пригласили бы Пако и Мику в свидетели! Руису-то за что этакое вот счастье?
Но не суть. Руис Перейра главное вот что сказал: там, за Глиняными-то холмами зомбяки появляются регулярно. Или за Жёлтыми скалами (это, в общем-то, то же самое). И, короче, когда их в тот день ожидали (сам-то день был как раз из таких, когда зомбяки появляются), то сперва подошли не они, а Майк Эссенхельд. Но за Майком явился и тот, кого ожидали, между прочим, очень впритык. Пако с Микой ещё поспорили, доберётся живой и зомбяк, или два зомбяка (парни они заразные). Мика тогда продул, ну а Пако выиграл. А Эссенхельд подходит такой: «А что вы тут делаете?». Ну а Рамирес ему: «Мост охраняем». Ну а дальше-то что: зомбяка жгли. Мика потом говорил: как бы не оказалось, что этот вот парень зомбяка и привёл! Только каждому ясно, что Мика продул, оттого он и злобствовал. Он-то первый потом не поверил, что Эссенхельд ксенозоолог. И про Флетчера тоже такое же говорил… То есть нет, вот о Флетчере болтал-то не Мика; это чисто придурок Мак-Кру налакался и раскололся…
— Эй, урод, ты чего городишь? — это Перейре шипел тот самый Мак-Кру. Вот умора!
— Сам урод. А не любо — не слушай. Сам болтал, чтобы правду одну отвечать…
А Мак-Кру, будто в сторону:
— Тьфу ты, чёртова Призма!
Ну а ты ему:
— На себя посмотри, сморчок!
4
Вот, закончил своё свидетельское выступление; думал, всё уже, ты свободен, за тобой сейчас спустят клеть, отвезут повыше... А вот нет, не спустили клеть. К ветхой лестничке на галерее — и к той не пустили. Что, опять под замок? Да на каих основаниях?!
Гад Мак-Кру говорит:
— Не ерепенься, ушлёпок! — Это он, недоносок, тебе говорит! Тебе!!!
Ты не лезешь в бутылку, но лишь потому, что ты безоружен, а вонючие «несвидетели» щеголяют любым огнестрелом, включая и бластеры. Но ты сможешь потом угостить их напалмом, так ты им и говоришь.
Поумнее бы было заранее не говорить, а потом сразу делать, но Перейра заметил уже, что выходит такой эффект: когда рядом с тобой продолжает висеть хрень в мешочке, тебя просто несёт, и ты можешь болтать, что угодно, даже то, чего сам не хотел, а что травишь при этом правду — ну, дело такое.
Да, так можно на многое наговорить. Даже и на такое, что больше и вовсе не выпустят. Ибо ты получаешься типа как на ладони — даже с самым малейшим намерением обхитрить. Остаётся расслабиться и проследовать за решётку, понадеявшись, будто всё-таки не навсегда, будто надо всего-только-навсего выждать-послушать всех остальных свидетелей, остальную заявленную шестёрку, ну а дальше всех всё-таки выпустят, ведь уж тогда-то чего ради держать?..
За Руисом Перейрой следует Олаф. Он с арены болтает такое, чего вряд ли разумно сказать, он, скорее всего, не хотел, он ведь кто, он водила Бенито Родригеса, так какой же резон хоть бы в чём-то Бенито сдавать? Но Перейре-то ясно, дело в той хрени, хрени в мешочке, что там в центре арены висит на крюке, на цепочке. С этой штукой ты можешь пытаться сопротивляться, да только что толку, ты хоти — не хоти, но и этак, и так им наврёшь хоть с три короба правды. И одно лишь тебе утешение: в том, что скажешь, не будет и вежливости. Пусть, подавятся, гады, путь правду свою прожуют!..
Кстати, Олафом Годвин с Мак-Кру не особо довольны. Нет, не правда им поперек горла, наоборот. Слишком мало правдивейших сплетен об Эссенхельде! Мало, твари? Ага! Но придётся смириться. Ведь у вас всё по правде, брехать не позволит хрень…
Ну а третьим идёт зеонский сектант, больной на всю голову. И от этого ждали какой-то особой фигни. А сектант — он дурак, он совсем ничего не знает, а за правду считает очевидную глупость, а напраслину он бы возвёл, да мешает хрень… Вот умора: и врать нельзя, и не врать не можно. Что остаётся бедняге Бартоломею? Только одно, предлагать по дешёвке томосы. Ну, бумажки такие на всяку сектанскую власть.