— Я немедленно звоню Цезийскому, а вы готовьте нападение на лабораторию.
Георгий, регент Цезийский, ответил на вызов почти сразу. Поздоровавшись, Олмир стал молча разглядывать своего нового собеседника. Перед ним был рыхлый неопрятный мужчина с безвольным подбородком и бегающим взором. Слегка подрагивающие руки и красноватая замутненность глаз выдавали его склонность к чрезмерному употреблению алкогольных напитков. Этот порок он всеми силами стремился скрыть, усугубляя излишней суетливостью негативное впечатление окружающих о себе.
По этикету, первым должен был заговорить Олмир — он и моложе, да и вызов был с его стороны. Однако регент, опустошивший в предвкушении обеда пару бутылок крепкого вина, не выдержал затянувшейся паузы и начал разговор:
— Есть что-нибудь новенькое о Жоре?
— Каком Жоре?
— О моем племяннике, герцоге Цезийском. Его домашнее имя Жора, а для всех он, конечно, Георгий Пятнадцатый, законный глава Дома Петуха.
— В школе мы называли его обычно Юрой. Иногда — Джорджем.
— Я всегда был против глупой выдумки Кокроши дать вам вымышленные имена. Так появились какие-нибудь новости?
— Новости-то, конечно, есть. Но я не знаю, что с ними делать.
Регент не понял двусмысленности слов Олмира.
— Мы тут тоже все с ног сбились, разыскивая пропавших. Они как сквозь землю провалились! Просто не представляю, кто это мог бы сделать, кому выгодно исчезновение Жоры. Никто не требует выкупа, не предъявляет никаких требований… Прямо мистика какая-то!
— Вы действительно желаете его найти?
— Ну конечно! Мне так его не хватает! Обязанности герцога не по мне. Моя стихия — это рыбалка, хорошая компания или просто светская тусовка… Скажу тебе откровенно: я страшно устал и с великим нетерпением жду того светлого дня, когда со спокойной совестью можно будет передать власть моему дорогому Жоре. Зря я тогда согласился на это регентство…
— Да? Простите за откровенность и, возможно, излишнюю грубость, но я сомневаюсь в вашей искренности. Мне кажется, что вы приложили много сил, чтобы умертвить своего "дорогого" племянника.
— Это… это оскорбление! Ты, мальчишка! Да знаешь ли ты, что… — Регент поперхнулся.
— Что знаю? Я знаю, например, что вы подсылали своих агентов, чтобы разведать расположение школы и убить всех нас. В первую очередь, конечно, Георгия Пятнадцатого.
— Нет!
— А также меня, Зою Луонскую, Юлианну Кунтуэскую…
— Нет!
— …а также Аполлона Шойского, Вана Мерсье, Селену Бюлову и Варвару Миркову!
— Нет!!! — что есть мочи закричал регент, обхватив голову руками, чтобы не слышать страшных слов.
Нормальный взрослый человек не может вести себя подобным образом, подумал Олмир. Видимо, пагубные пристрастия регента нанесли урон его психике. Кокроша без устали твердит, чтобы мы даже не пробовали вина и других дурманящих веществ. Видимо, прав наставник.
— А что ты, собственно говоря, кричишь? — как можно более спокойно сказал Олмир. — Твой лазутчик погиб, и по метке на его теле мы узнали, у кого на службе он состоял. Либо он, либо его напарник, либо они вместе применили модификаторы запаха, в результате чего наши неразумные защитники напали на нас и убили твоего племянника…
— Нет! Жору еще можно спасти!
— Ага, да ты, оказывается, знаешь больше, чем прикидываешься.
— Только то, что рассказал мне Кокроша. Но он не говорил, что в расположение школы проникал мой человек…
— Потому, что ты главный подозреваемый. Как ни крути, но все равно на тебе смерть Георгия Пятнадцатого!
— Нет! Я никого не посылал к вашей школе. Это Кунтуэский! Я временно переподчинил ему взвод своих "птенцов". Я не знал…
До чего же жалок регент!
— Я подумываю о том, чтобы подать на тебя в суд, обвинив в убийстве пятерых детей и четырех взрослых — двух женщин и двух мужчин. Как ты думаешь, оправдают тебя?
— Это Кунтуэский виноват!
— А ты?
— Я? Мне тоже нет оправдания… До суда дело не дойдет. Меня прирежут родственники, если мне самому не хватит силы воли принять яд.
— Да кому нужна твоя жизнь?! Ты глупее малолетнего ребенка, коли доверился Кунтуэскому.
— Да-да… Мне нет оправдания…
Выдержав паузу, Олмир сказал:
— Ты можешь получить снисхождение… более того, получить полное прощение.
— Мне уже все равно.
— Нет, не все равно. Если ты исправишь допущенные тобой ошибки, если все пропавшие дети и взрослые останутся в живых, ты можешь рассчитывать на прощение.