Они едва сели за стол, когда Лин импульсивно сказала:
— Деннис, я получила письмо от Перри!
Деннис нахмурился:
— Чего он хочет добиться, обращаясь с письмами к тебе? Лучше бы ты позволила мне ответить ему вместо тебя.
Она покачала головой.
— Нет. Ты можешь прочитать его — мне бы даже хотелось, — сказала она, передавая ему письмо. — Я отвечу ему сама. Потому что теперь я это могу. Видишь ли, Деннис, теперь у меня нет никаких чувств к Перри — совершенно никаких. — Она засмеялась: — По-моему, самое время тебе сказать: «А я что говорил?»
Он сложил письмо и отдал ей.
— Хочу только поздравить тебя с твоей уравновешенностью, которая, как я знал, всегда была характерна для тебя и которая должна была снова вернуться, когда ты преодолела этот удар судьбы. Но это очень бесцеремонное письмо. Ты ведь можешь не отвечать на него.
— Да, — медленно сказала она. — Но почему-то я думаю, что все же напишу ему. Мне безразлично, увижу ли я еще раз Перри или нет, но Герду мне бы хотелось встретить, хотя бы один раз.
— Это страшно похоже на любопытство — нужно посмотреть, что это за девушка, которая вытеснила тебя из его сердца, ведь так? — предупредил ее Деннис.
— Нет, это не то. — Улыбка Лин была уверенной. — Просто я помню, что сказала я Мэри тогда. Что я считаю вероятным, что та девушка ничего и не знала обо мне. И кажется, я была права. Но теперь-то она знает все, и я думаю, что, выйдя замуж за него, она ничем меня не обделила. Видишь ли, несмотря на всю легковесность письма Перри, я думаю, что у Герды бывали тяжелые моменты из-за меня, и мне бы хотелось убедить ее, что ее душа должна быть спокойна. Вот почему я сама отвечу на письмо и встречусь с Гердой, как просит Перри.
Деннис негромко сказал:
— Ты великодушна, Лин, и вообще прекрасный человек, мы с Мэри всегда это знали. Ты заслуживаешь счастья.
Лин покачала головой, как бы протестуя против его похвалы. Но все равно на сердце у нее стало тепло от того, как верно он понимает мотивы ее действий.
Она решила не терять времени и сразу же ответить на письмо Перри, и, выбрав спокойные минуты во время работы на следующий же день, она села в своем кабинете за письмо. У нее была привычка сначала приготовить конверт и надписать его. Она так и сделала и праздно сидела, теребя бумагу и думая, о чем написать Перри. Начало письма шло с некоторым трудом, но потом слова нашлись и она стала писать легко и непринужденно. Короткое письмо было вскоре кончено последней импульсивной фразой:
«Мне было приятно получить весточку от тебя. Пожалуйста, пиши еще, как ты хотел. Буду с нетерпением ждать нашей встречи».
Она колебалась, думая, как подписаться, но потом, не желая прибегать к официальным фразам вроде «искренне твоя» (какая же «твоя»?..), она просто написала «Лин». Положила ручку и приготовилась перечитать написанное. В этот момент в дверь торопливо постучали, и ее младшая практикантка предстала на пороге, слегка важничая дурной новостью, которую она принесла.
— Ох, сестра! — драматически сказала она. — Младшая сестра просит вас скорее прийти, пожалуйста! Что-то случилось с кипятильником в дезинфекционной, вода льется на пол; там никого не было, и воды уже чуть ли не по щиколотку!..
— Хорошо. Не надо терять голову, сестра! — Лин спокойно поднялась, отложив письмо в сторону. Она пошла в дезинфекционную, которая была действительно в состоянии некоторого затопления, младшая сестра, балансируя на каблуках, пыталась нащупать вентиль под кипятильником. Прошло несколько минут, прежде чем объединенными усилиями обеих удалось завернуть кран; потом Лин позвонила слесарям и велела практикантке вытереть пол, после чего пошла назад в свой кабинет.
Но кто-то уже ждал ее там. Уорнер Бельмонт повернулся к ней.
— Извините, мистер Бельмонт, — быстро сказала она. — Вы хотите сделать обход палаты?
— Нет, только посмотреть, да я уж и сделал это. Бейнера можно выписывать. Я думаю, мы все хорошо поработали с ним. Последние одна-две недели у вас в Принстоне совершенно успокоили меня на его счет — теперь у него дело пойдет хорошо. Но я хочу, чтобы на его место положили еще одного моего больного из мужского хирургического. Это мальчик по фамилии Дэлглиш. Ему потребуется специальное наблюдение…
Он продолжал знакомить Лин с ее будущим больным, а затем встал, собираясь уйти. И в этот момент она решила — импульсивно и не вовремя — приступить к трудному разговору о Еве. Она вдруг услышала самое себя, говорящую:
— Мистер Бельмонт, можно мне поговорить с вами по поручению мисс Адлер? — Только бы у него нашлось достаточно способности понимать — сейчас ей это было так нужно ради Евы, а не для самой себя!
— По поручению Евы? — Это удивленное повторение ее слов уже не давало никакой надежды на одобрение. Но Лин очертя голову бросилась в разговор:
— Да… хотя вам может показаться странным, что она обратилась ко мне с такой просьбой — поговорить с вами. С профессиональной точки зрения я, конечно, не имею права вмешиваться…
Уорнер повернулся, чтобы поудобнее опереться о стол, и сложил руки.
— Давайте с самого начала уточним, — сказал он тем тоном терпеливого снисхождения, который казался Лин очень холодным. — Значит, вы говорите, что Ева просила вас передать что-то такое, что она сама не в состоянии лично сказать мне?
— Боюсь, что это выглядело немного по-другому. Просто дело в том, что, когда я увидела ее очень расстроенной и очень близкой к истерии, она уговорила меня попросить вас вот о чем: чтобы вы прямо рассказали ей все об ее болезни. Она уверена, что вы знаете гораздо больше и скрываете от нее факты.
— Я не ее лечащий врач, — коротко сказал Уорнер.
— Конечно, я это понимаю. Но я уверена, что вы для нее именно тот человек, который может внушить ей уверенность, в которой она так нуждается. Она считает, что вы могли бы это сделать, если бы хотели, и она глубоко страдает от того, наверное, что вы, зная ее так хорошо, не доверяете ей и не говорите всю правду.
— А вы, значит, убеждены, что правда всегда абсолютно необходима для хорошего самочувствия больного? — отрывисто сказал Уорнер.
Лин покоробил сарказм его тона, но она открыто взглянула ему в глаза и ответила:
— Конечно, все больные разные. Некоторым совершенно противопоказана правда, некоторые даже не хотят ее слышать. Но ведь есть и такие, мистер Бельмонт, которые черпают мужество из того, что знают худшее, ожидающее их?
— И вы думаете, что Ева одна из них? — И так как Лин колебалась, он безжалостно переспросил: — Вы это думаете?
Она отрицательно покачала головой, сразу почувствовав, что он безошибочно нащупал слабое звено в ее доказательствах. Ева не хотела правды, если эта правда потребует от нее мужества.
Уорнер ровно продолжал:
— Не думаете! Тогда как прикажете рассматривать ваше обращение ко мне с просьбой, в правомерности которой вы сами не убеждены? Боюсь, что я даже не могу понять причину, по которой вы позволили Еве ставить вас в такое сложное положение. Но допустим, что мы соглашаемся в том, что Ева не тот больной, которому можно сказать правду и который найдет в себе мужество примириться с этой правдой — страшной правдой. Так что же тогда вы хотите, чтобы я сделал для нее?
Глаза Лин расширились.
— Вы хотите сказать, что ей придется примириться с худшим?
— Я этого не сказал. И вы не ответили на мой вопрос.
— Но ведь я не могу указывать вам, что вы должны сделать, — возразила Лин.
— Можете, если знаете.
— Ну, я думаю, что больше всего ей необходимо, чтобы ей помогли выработать глубокое внутреннее убеждение в том, что на свете много прекрасного, ради чего стоит жить, даже если она утратит свой голос. Я пыталась говорить ей об этом, но, поскольку это была только я, я знаю, что для нее это были пустые слова…
— Почему же это должно звучать по-другому, если я буду говорить об этом?