Вообще, когда исследования западного эзотеризма прокладывали себе путь в академию, а препятствий для этого было и до сих пор остается масса, то изначально их идеологами был выбран курс на обособление предмета исследования, выделение западного эзотеризма в уникальную сферу. На первых этапах такая охранительная политика имела очевидные плюсы: обособленность помогала самоидентификации исследователей в единое поле, сплачивала их; экзотичность и неизученность темы обеспечивали приток молодых кадров, ныне составляющих ядро второго поколения исследователей, достижения которых по праву можно назвать выдающимися. Но сегодня политика обособления приносит лишь вред. Во-первых, до сих пор нет ни одной убедительной концепции, объясняющей, что такое западный эзотеризм и почему это феномен особого рода. Во-вторых, такая изолированность превращает сферу исследований в резервацию, делая результаты изысканий значимыми только для ученых, также работающих в ее рамках. Философы, религиоведы, культурологи и теологи с недоверием смотрят на исследователей эзотеризма, поскольку предмет их изучения практически всегда наводит на размышления о том, что обосновать необходимость его исследования может только посвященный адепт. Конечно, такая репутация может способствовать осторожному любопытству, но сами исследования делает ничего не значащими для науки в целом и привлекаемыми в качестве неведомой экзотики. Нам представляется, что единственным выходом из такой патовой ситуации должно стать обоснование укорененности эзотеризма в религиозном мировоззрении, а вернее, рассмотрение его как формы религии. При этом и сами религиоведческие исследования тоже нуждаются в большей самостоятельности, и случай эзотеризма, как стоящий на стыке множества различных влияний (культурных, политических, философских и т. п.), может способствовать осознанию религиоведением своего предмета и методов.
Если возвращаться к тематике этой книги, то стоит заметить, что на основании ее материала видна определенная динамика изменения отношения к эзотеризму и трансформация самого эзотеризма. В XIX и начале XX века он воспринимался как альтернатива традиционной религии, поэтому все формы нарождавшихся эзотерических учений пользовались равной популярностью, зачастую расценивались как некое абстрактное единство. Но этот протестный потенциал стал изживать себя уже к началу второй четверти XX века, что заметно по прозе Грабинского. Такие явления, как спиритизм, теософия и связанные с ней вариации (антропософия, учение Рерихов и т. п.), достаточно быстро были интегрированы в мейнстримную культуру, став ее фоном. Фактически культовая среда возникла вовсе не в 1960‐х, а тогда, когда спиритические и теософские идеи стали восприниматься как сами собой разумеющиеся, любопытные, но не приводящие разделяющего их к уникальной религиозной и идеологической идентификации. Это хорошо заметно по роли, которую теософская мифология сыграла для оформления гибрида техногенного и религиозного мировоззрений в истории о НЛО. Сейчас теософский след в этом процессе никем уже не ощущается, а ведь изначально именно он был формативным. Такие учения, как теософия или антропософия, несмотря на то что до сих пор существуют как локальные образования, к 1960‐м были поглощены мейнстримной культурой. Но были и другие типы учений, которые являлись протестными даже в отношении самого эзотеризма, их два. Телемизм и связанные с ним течения, обособление которых вызвано активным упором на ритуальную практику, сопровождаемую сомнительной с точки зрения морали того времени этикой и имплицитным антихристианским пафосом. И интегральный традиционализм, бескомпромиссное отрицание современности в котором автоматически выводило его в оппозицию всем иным стремящимся к гармонии с миром учениям, а радикальность идеологии сближала с политическим радикализмом. Оба учения сохранились как уникально-эзотерические и еще во второй половине XX века воспринимались заманчивой альтернативой массовым формам религиозности и культуры. Именно поэтому процесс активации контркультурных движений после 1960‐х связан с широким обращением к ним. Как удачно заметил Д. Тибет, «андеграунд интересовался маргинальными фигурами и маргинальными верованиями»540. Именно поэтому после 1960‐х мы наблюдаем вторую фазу превращения эзотерических идей из подпольных в мейнстримные, но на этот раз процесс затрагивает не одни теософские движения, а весь комплекс современного и древнего эзотеризма. Во введении мы уже писали о бриколажной природе эзотеризма как формы религиозности; в процессе превращения ее в мейнстрим эта особенность также сыграла далеко не последнюю роль. В итоге мы получили новую картину религиозной жизни, в которой более нет четких границ, отделяющих традиционные представления от гетеродоксальных, да и разграничивающих сугубо религиозное от нерелигиозного. Одно очевидно: что эзотеризм играет в современной культуре такую роль, какой никогда до этого он не выполнял.