Подновленная фабрика замков теперь принадлежит в двух долях Завалишину, в восьми — фирме «Равновесие».
Этому также справедливо отдать хотя бы пять страниц, показавших бы, как труслива эта пакостливая внебрачная дочь Самодурства и Жестокости. Получив деньги, она уехала искать новых «фортун», чтобы не возвращаться более в Шальву. Скажем, однако, что, спившись и промотавшись, она вернется сюда и наймется судомойкой в ресторан «Веселый лужок». Но все ее перипетии только лишь жалкий эпизод по сравнению с коленцем, которое выкинул прогоревший вместе со своей вокально-музыкальной эксцентрической труппой Клавдий Лукич Акинфин.
Он продал самую драгоценную и заветную для Платона фабрику, производившую миллионы маленьких изделий, на головках которых так широко рекламировалась фирма «Равновесие». И кому он продал?
Кому?
Может быть, изворотливому наглецу, понимающему, как делаются гвозди, или хотя бы знающему, в них толк?
Он продал фабрику Гризели... Помните ее? Певичку, обратившую Клавдия своим голосом, свившую из него веревочку, «а привязи которой он пребывал все эти годы, пока она и ее партнеры не выжали из Клавдия все до последнего рубля, сделав при этом его должником.
Наследственная и приобретенная устойчивость Платона Лукича едва не дала крен в сторону овчаровской больницы, но удар был разделен Родионом Максимовичем Скуратовым. Ведь он был приватным воспитанником мистера Макфильда.
Переговорив с Штильмейстёром, оба они решили, что необходимо подчиниться законной продаже фабрики Агриппине Никитичне Фаломеевой — так значилась Гризель по паспорту и в купчей.
Штильмейстер и Скуратов надеялись, что преступление будет отмщено скорым наказанием. Они оценили теперь мудрость наследственного завещания Луки Фомича, в котором гвоздильная фабрика завещалась Клавдию, а волочильная, без проволоки которой невозможно производить гвозди, была отписана Платону. И кроме этого можно было уличить госпожу Фаломееву в подлоге. Фабрика была оценена в купчей вдесятеро дороже ее оптимальной стоимости. Но уличение в этом испортило бы замыслы Штильмейстера, ставшего также акционером фирмы.
Прибегая к обветшалому сравнению происходящего с шахматной игрой, заметим, что все ходы и расстановка фигур были таковы, что партия будет с треском проиграна и госпоже Фаломеевой придется разделить участь Зинаиды Гранилиной. Между тем в жизни куда неожиданнее, чем в шахматной игре, появляются ничтожные пешки и ставят под угрозу верную победу.
Клавдий при всей его «тупейности» в заводских делах нашел пешку, защищающую «королеву», если ею назвать Гризель. Ею оказался некий Михей Иванович Щеглов, не так давно изгнанный Платоном за подлоги. Щеглов, хорошо вознаграждаясь как агент оптового сбыта гвоздей, приворовывал. И теперь, лишившись доходного места, он не растерял связи с оптовыми заказчиками.
Он-то, знающий все тонкости, и был привлечен в новую эксцентрично-гвоздевую труппу потолстевшей и обезголосевшей Гризель, правда еще пригодной для «Веселого лужка».
Партия продолжилась так.
— Вот вам ключи, — вручил их Родион Максимович. — Фабрика в полной сохранности, Михей Иванович. Проверьте по инвентарному акту и начинайте огораживаться.
— Зачем же это нужно, Родион Максимович? Агриппина Никитична желает войти акционером, — сделал ответный ход щеголеватый по-щеглиному Щеглов.
Последовал ход Скуратова:
— Сожалею, Михей Иванович, но акционеры не сумеют принять госпожу Фаломееву, так как слишком выгодно продал Клавдий Лукич свою фабрику. Огораживайтесь!
— А мы поторгуемся, Родион Максимович... Зашли бы по старой дружбе. Мы в «Гостинице для всех», в бельэтажевых нумерах.
— Огораживайтесь, Михей Иванович!
— А где же рабочие?
— Наймите!
— А мои где, в тех смыслах, которые должны быть наши? Которые работали при фабрике...
— Я, Михей Иванович, не распоряжаюсь рабочими, но краем уха слышал, что они не желают терять право состоять в Кассе, объединяющей только рабочих и служащих фирмы «Равновесие», а вы вне «Весов»...
И так ход за ходом с явным перевесом Скуратова.
— Тэ-экс, Родион Максимович...
— Этак-с, — ответил Скуратов. — Огораживайтесь!
— Проволоки, стало быть, тоже не дадите, Родион Максимович?
— С удовольствием, но нам самим ее не хватает, Михей Иванович.
— На что не хватает? Ха-ха!.. Чем и во что вы будете ее перерабатывать?
— Через неделю поставим новые гвоздильные станки. В главном механическом...
— Ну-ну! Обойдусь. Не один вы волочите проволоку. Теперь ветка есть. Мигни только — хоть сто товарных будут тут.
— Разумеется, разумеется, Михей Иванович, особенно если есть чем мигать... Я думаю, что коли вы в «бельэтажевом» в одном номере остановились, то ваше мигание может выглядеть не ахти как кредитоспособно.
— Есть векселя, если мигалок не хватит. Будут и задатки старых моих клиентов. А пока цирковые гастроли дадут мелочишку на разбег...
— Даст ли вам разбежаться Александр Филимонович?
— Ха-ха! В Берлинах давали, а в Шальве-то уж...
— Разумеется, разумеется... Только Александр Филимонович вводит новые козлиные бои и любительскую борьбу также с выигрышными ставками.
— Ну и что? Как можно равнять всемирно знаменитую Гризель с козлами?
— Разумеется, разумеется, между ними никаких сходств, если не считать голоса...
Щеглов не нашелся, как и чем ответить. Побежденным себя не признал, но и не надеялся на выигрыш, казавшийся еще вчера лежащим в его кармане.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы Знаем, мы уверены, что победит фирма. Силы сторон так очевидно не равны. И все же нам хочется знать, как это произойдет.
Пока на несколько дней поединок приостановился. Фабрика осталась под замками. Щеглов заручался заказами. Он сумел убедить дешевой ценой на гвозди и предъявлением недоверчивым оптовикам купчей крепости на приобретенный Фаломеевой завод и получал наличными задатки.
Не такими доверчивыми оказались поставщики проволоки, но и ее сумел достать и погрузить в вагоны Щеглов. Дело застопорилось маленьким пустячком. Головка гвоздя не могла уже штамповаться известной маркой фирмы, нужно было заказать новый штамп. А кому? Заказать можно было только в Екатеринбурге или в Перми. В довершение всего новая хозяйка потребовала на головке гвоздя вычеканить ее имя: «Гризель»... А где взять такого второго Уланова, который бы сумел на малой головке уместить это слово и сделать не один штамп, а много? Разных размеров, на все станки, а их около сорока.
Щеглов уломал капризную, жаждущую утраченной славы Гризель, и она согласилась выпускать пока гвозди с обычными головками в косую сеточку. Для этого не нужны граверы.
Пришла и проволока. Нашлись и рабочие. Мало ли их сидит в ожидании работы в соседних рабочих поселках. Нашлись и пусковики, не нашлось электричества. Электрический цех по завещанию принадлежал Платону.
Щеглов бросился умолять Платона Лукича «дать электрического току».
Дежурный техник сказал вежливо и холодно!
— Платон Лукич отбыл в Петербург.
Вот тут-то и появилась в игре главная фигура.
Георгий Генрихович Штильмейстер с первого взгляда оценил душевное состояние Фаломеевой, встретившись с нею в ее номере гостиницы. Он избрал тактику, какая подобает вежливому человеку, к какой он часто прибегал в своей практике. Увидев же ее начавшее брюзгнуть лицо, синяки под глазами, неравномерно наведенные брови, потрепанное когда-то дорогое платье, давно не общавшееся с утюгом, он заметил и недопитую бутылку рома на столике. И весь антураж, все относящееся к этой, как он назвал ее про себя, «лахудренной истеричке». И он, нащупывая тональность, обратился к ней:
— Мы ведь с вами когда-то немножечко были знакомы, мадам Гризель...
— Я смутно припоминаю вас. Так много было встреч, обожателей, друзей, а память одна... Горничная, доложившая о вас, назвала...