Вспомнив об Эльзе, Петя заметил вскользь:
— Поймает. Скоро в его птичьем раю все будут жить парно.
— Ему завидовать не стоит.
— Но все же он удачливый ловец.
— Мы очень часто завидуем чужому выстрелу, пусть даже в воробья, не замечая рядом дичь крупнее, которая без выстрела сама в ягдташ стремится… Так кто-то, в какой-то из пьес, будто нечаянно… Случайно реплику такую обронил. И кажется, тогда ее не понял тот, для кого она ронялась.
— Почему же?
— Не знаю. Наверно, был он привередлив. А может быть, и толстокож… А то и тугодумен. Люди так научились усложнять и самое простое… Ой! Я тоже, кажется, заговорила белыми стихами, как та, в той пьесе, что вместе с репликой к его ногам была готова броситься сама… И быть растоптанной… Не вообще, конечно, а его ногами. Ты, Петя, почему вздохнул?
— Я давно вздыхаю, глядя на этот завод. Так жаль его видеть пустующим, неработающим. Спящим!
— Возьми да разбуди.
— Если б мне позволили…
Катя опять заглянула в глаза Пете.
— А кто же тебе может запретить, принц? Уж не я ли?
— Не знаю, Катя…
— Вот что, Петя, тебе не следовало бы так осторожно говорить со мной. Если тебе нужен для чего-то этот завод, бери его.
— Но у меня нет денег.
— Денег? А зачем они мне, Петя? Что мне делать с ними? Построить второй собор? Или вместо старого дедушкиного дома соорудить для себя дворец, как у Стрехова? Но кто будет мести в комнатах, убирать пыль, топить печи, кто, наконец, будет жить в этих комнатах? Я да Марфа Максимовна? Нам с ней так мало надо. Возьми, если нужно, завод и делай с ним что хочешь.
— Катя, но завод все же не пасхальное яичко.
— Да, конечно, за пасхальное яйцо нужно поцеловать, а завод не потребует и этого. И вообще, если тебе нужны были деньги, не следовало для этого продавать дом своего отца и прибегать к услугам Красавина. Нужно было просто сказать, что тебе нужны деньги. Я бы не спросила, зачем они тебе нужны, потому что я знаю, что ты не истратишь их на плохое. Сейчас я скажу Анне Дмитриевне, и она отдаст тебе ключи от ворот, складов и от всего, что заперто и еще не растащено.
Колесов не верил услышанному.
— Но, Катя, это, очевидно, налагает на меня какие-то обязательства?
— Никаких! — Катя расхохоталась громко, звонко и своим высоким голосом спугнула с березы грача в весеннем, сизо-вороном наряде.
Ее глаза цвели, сияли, пели. Они бездонно глубоки. Волшебны. Сказочны. Безумны. Ласковы. Добры и… Беспощадны. Рядом с ними у Эльзы не глаза, а два кружка. Две кляксы. Два пятна. Без цвета. Без страсти грешной, но… святой.
«Ах, Катя, милая Катюша, как ты сверкающе маняща!» Он ей этих слов, конечно, не сказал, как и других: «Но что ни говори, какой наядой ни кажись, ты все-таки купчиха, Кетхен. Капиталистка. И будь ты даже той, какой хотел бы я тебя увидеть и без памяти… любить — я сам собой и сам в себе. Все это ни к чему».
Взамен этих слов Петя сказал:
— Тогда, Катюша, если можно, то в аренду и нотариально…
— Как скажешь, Петя, так и будет.
Колесов поцеловал Катину руку. Она черт знает как была пахуча, а пальцы так тонки, что их было боязно переломить прикосновением к ним губами.
— Пожалуйста, мой принц, другую тоже. Для симметрии хотя бы, — сказала Катя, протягивая левую руку, и крикнула — Анна Дмитриевна, я сдала в аренду мой завод-Петру Демидовичу Колесову! Нотариально. Отдайте ему все ключи… И этот ключик тоже возьмите себе. — Произнеся эти слова, она оторвала от маленьких старинных- бабкиных часов на тоненькой цепочке ключик и положила его в карман Петиной охотничьей куртки.
— Зачем?
Чтобы я не вздумала их заводить, — покосилась она на часики, приколотые к кофте слева, — если они снова сумасбродно захотят отстукивать свои «тик-так». «Часами только тот владеет, кто; может их пускать и останавливать умеет…» Это уже рифмованная реплика из… кажется, Лопе де Вега или из… меня. Петя, — притопнула она, — смотри скромнее на меня. Я могу не так понять и ошибиться. Бери ключи и занимайся, делом. Девчонки до добра не доведут. Ам! И во щи вместе с гребешком. — И снова смех. — В горшок!.. Дедушкина водка в том подвале. — Катя указала на кованую железную дверь. — Оревуар, мой принц. Помоги взнуздать мне Афродиту. Она послушна, но кусача…
VII
Катя знала, какой завод замышлял Петя. Отец и сын Колесовы не таились от Лукерьи Ивановны?и говорили при ней о своих видах на винокуренный завод, а она не могла скрыть этого от Марфы Максимовны, а та — от Кати. Иначе как бы она оказалась на заводе в тот же день и час вместе с Петей?
Два друга, Петр и Павел, не уходили теперь с завода. Мечтали, планировали, расставляли машины, станки, котлы, которых еще не было. Подрядчик Токмаков, чуя работу, составлял смету ремонта крыш, перетирки и покраски стен. Нетерпение было так сильно, что в четверг, пятницу и субботу — в дни страстей господних — мужики согласились начать порубку леса и кустарника. Еще бы не согласиться, когда, кроме поденщины, давалось по бутыли стоялой, задубелой, похожей на коньяк водки из иртеговского подвала… Бог простит мужикам работу, зато всю святую неделю они будут гулять и славить воскресшего спасителя.
Зайцы, ежи и кролики не хотели покидать места, где они родились и прижились. Выгнанные за ворота, они снова возвращались на заводской двор, боясь воли в большом лесу.
На второй день пасхи Петр Колесов укатил в Сормово за паровыми машинами. Демид Петрович и уволившийся с завода Павел Лутонин занялись разборкой винокуренного оборудования. Снимали его осторожно и сносили на склад. А вдруг да найдется покупатель? Устарело не все.
Ворота завода снова были закрыты от кроликов, зайцев и от любопытствующих, а их было немало. В Тихой Лутоне знали все, что иртеговский завод сдан в аренду Демиду Колесову, а орудует Петр. Знали, что Денежкин, назначенный смотрителем завода, получает теперь не десять, а двадцать пять в месяц и обязан не пускать на завод посторонних.
Не знали только самого главного, каким будет новый завод, что станет вырабатывать он и как это скажется на жизни Лутони.
Занимал этот возрос и Шутемова, и Жуланкина, и Столля. Занимал и Эльзу, отложившую свадьбу «по нездоровью».
Обменяться кольцами, надеть венцы, обойти вокруг аналоя — дело нехйтрое. А что потом? Сложенная карта выходит из игры. Шутемов допускал разное. На всякую помолвку можно подобрать размолвку, а венчанную не развенчаешь, так что пусть пока Эльзочка похворает, а там видно будет.
Витасик первую половину дня проводил в своем «птичьем раю», затем шел к Шутемовым. Невеста к его приходу ложилась в постель, а если она этого не успевала сделать, просила оставить ее одну, и Витасик возвращался в свой «рай», где сидели в гнездах пернатые питомцы.
Жил в своем, еще не созданном раю и мечтательный Петя Колесов. Большой разлив Камы, дыхание весны и одиночество пассажира первого парохода из Перми в Нижний Новгород помогали его размышлениям.
Вспоминая о том, что было, он стыдился теперь своих чувств к Эльзе. Как он мог желать соединиться с нею? И что было бы, если б это произошло, и как хорошо, что она так откровенно раскрылась перед ним.
Жена Столля точно определила его назначение «образованного батрака». Таким же или почти таким же является ее муж, управляющий заводом графини Коробцовой. Таким же хотели видеть его Жуланкины и Шутемовы. И где бы он ни применил себя, как бы ни называли его, он должен участвовать в производстве материальных ценностей для обогащения тех, кому принадлежит то, чем производят, и то, из чего производят.
Он стал бы рабом с высшим образованием, слугой своих господ, сажающих его за свой стол. Деревенский мироед тоже сажает за стол рядом с собой работающих у него. Разница только в столе. И на свете пока нет стола, за которым бы он сидел равным среди равных.