— Девочка моя, тебя ранили? — Нежность, мелькнувшая в голосе Рэтбоун, застала меня врасплох.
Горло перехватило болезненной горечью.
— Давно. Кровь не моя.
Все трое переглянулись. Рэтбоун выплеснула поток такой крепкой брани, что я опешила.
— Ну, от солдат ты наверняка и похуже слышала. — Она вздёрнула бровь.
Вообще-то нет. Последний раз при мне такое выдавали только братья за игрой в карты.
— Ладно, давай уже снимем с тебя эти обноски, — поморщилась она. — Ванна, наверное, уже готова.
Она повела меня в соседнюю комнату. Скромное офицерское жилище включало лишь гостиную, спальню и туалетную комнату. На гладких выбеленных стенах красовались изящные гобелены.
Солдат поставил ведро воды, от которой валил пар, и вышел через другую дверь, которую Рэтбоун тут же заперла на засов.
— Помочь тебе или оставить одну? Чего бы ты хотела?
Я глядела на неё, сама не зная, чего хочу.
— Тогда мы останемся.
Я плакала, непонятно о чём, не узнавая сама себя. Слишком многим я никогда не была прежде. Слёзы медленно катились по щекам, пока с меня снимали одежду и стягивали сапоги, отирали губкой шею и мылили волосы. Пока с кожи смывали последние багровые пятна.
«Просто вымоталась, да и всё», — твердила я себе, но даже закрывая глаза, чувствовала, как два солоноватых ручейка сбегают к уголкам рта и растекаются по губам. Мне словно распороли вену, и кровь никак не унималась.
— Выпей. — Рэтбоун поставила рядом на столик большой кубок вина. Отпив, я откинулась на медный край ванны и уставила взгляд в балки потолка. Девушки принялись втирать мне в кожу цитрусовый порошок, смывая всю грязь и запахи, смягчая боль от пережитого. Неторопливо прошлись по ладоням и ступням, бережно омыли едва затянувшиеся раны. Ещё глоток, и по всему телу вплоть до кончиков пальцев разлилось убаюкивающее тепло. Шея расслабилась, отяжелевшие веки сомкнулись.
— Глотни ещё. — Вила поднесла к моим губам кубок.
До боли знакомые виноградники, шёлковый покров небес, пальцы, окрашенные бархатными шкурками ягод… родной дом.
— Морриган, — прошептала я.
Да.
Караваны привозят…
Оно лучшее.
По одной бутылке полковник убиваться не станет…
Наверное.
Совсем не помню, как уснула, и только смутно, как меня поставили на ноги, ополоснули. Помню мягкую перину, на которой меня растёрли душистыми маслами. Как мадам Рэтбоун осмотрела мои швы на спине и ноге.
— От стрел, — объяснила я. — Тавиш вытащил.
Аделина втянула воздух сквозь зубы.
Женщины тихо запричитали.
Рэтбоун смазала ещё розовые рубцы густой мазью, усластив воздух ароматом ванили.
На бедре, от удара о седло Ульрикса, налился пурпурный синяк. Нежные пальцы осторожно его обошли. Я чувствовала, что ускользаю всё глубже, голоса отдалялись.
— А это что? — Вила провела рукой по рисунку на моём плече.
То, что было свадебной кавой. А может и не было вовсе. Я вспомнила слова Эффиры о песне Венды: «Коготь быстр и свиреп, лоза медленна и прочна, но оба сильны, каждый по-своему».
— Это…
Клеймо одной безумной королевы.
«Та, что будет сначала слаба и гонима
Та, чьё имя дано было втайне»
— Их надежда. — Слова ощущались на губах, как тончайший, невесомый шёлк. Произнесла ли я их вообще?
Меня разбудил шёпот из гостиной.
— Может, это и это?
— Нет, надо попроще.
— Как думаешь, она знает?
— Вряд ли.
— Неправильно всё как-то.
— А принц знал?
— Знал.
— Вот ведь дурость.
— Сейчас уже всё не важно. Видела, как он на неё смотрел?
— А каким тоном говорил… Шутить не станет.
— Особенно теперь, когда стал королём.
— А взгляд его видела? Надвое рассечь может.
— Этим в отца пошёл.
— По крайности, сгодится как заложница.
— После всего, что они пережили вместе? Сомневаюсь.
— Может, тогда вот это?
— Ткань отличная.
— И пояс ещё…
Я села, завернувшись в одеяло. Сколько я проспала? На столе опустевший кубок, мои руки мягкие и бархатистые, какими были последний раз только в Сивике. Ногти подстрижены и отполированы до блеска. Чем я заслужила такую доброту? Или это ради их короля, который… как там, взглядом может надвое рассечь?
Зевая и отгоняя сонную одурь, я подошла к окну. Солнце клонилось к закату, белую крепостную стену уже окутало золотисто-розоватой сумеречной дымкой. Похоже, проспала я несколько часов. Из окна виднелся всего кусочек этого военного города, но и тот в спокойном вечернем свете полнился безмятежностью. Стену мерил шагами солдат, одетый как-то слишком парадно: золотые пуговицы его сверкали на солнце, как и бляха изящного ремня, и вставки на перевязи. Всё вокруг словно налилось свежестью и чистотой, даже этот выбеленный офицерский домик. Хоть до настоящей границы ещё далековато, застава — уже кусочек Дальбрека. Совсем не Морриган, ничего похожего. Воздух напитан порядком, который мы с Рейфом так рьяно расшатывали.