— Они обещали, что только скажут… А потом убили.
Вера сильно вздрогнула. Быстро опустила глаза.
— Ты понимаешь! — Он вдруг обрадовался.
Вера снова подняла на него взгляд. Да, она понимала. Тогда, в Булонском лесу, тоже кого-то убили. У нее на глазах. И это тоже осталось необъяснимым. О, разумеется, она его понимала! Но, в отличие от Эфрона, Вера не придавала этому слишком большого значения. Не сам же он, в конце концов, кого-то там убил!
Она так и сказала:
— Сережа, но ведь ты его не убивал, что же ты так расстраиваешься!
— Я его заманил! — закричал он. — Понимаешь? Я обманул его. Он мне доверился… Я сказал, что дам ему документы против Сталина. Какие-то там подлинные копии. Он еще проверял меня, выяснил, что я честный, порядочный человек. Ты представляешь?
— Ну да, — сказала Вера. — Разумеется, ты и честный, и порядочный. Что тебя тревожит?
— Он встретился со мной… он пошел со мной… и его убили…
Сергей выдохнул и замолчал.
Вера встала, сходила за водой. Он выпил, пролил почти половину. Вернул ей стакан, потом опять отобрал, попытался снова выпить воды, но стакан оказался предательски пуст. Одинокая капля долго ползла по стеклу.
— Зачем же ты его заманил? — спросила Вера.
— Вера… — Он поднял на нее глаза. — Я агент ОГПУ.
— Что?!
Она ахнула. Ай да кроткий Сережа! Ай да размазня Сережа!
— Да, это правда. — Эфрон вздохнул так тяжело, словно нес на своих плечах всю скорбь мира. — Правда, Вера. Мне обещали помочь с возвращением домой. Получить советский паспорт. Я должен заслужить… Понимаешь? Здесь я жить больше не могу, значит, остается одно — домой, в Россию…
— И ты молчал? — изумленно проговорила Вера. — Как ты мог?
Эфрон взялся ладонями за горло, умоляюще уставился на нее.
— Эфрон! Как ты мог! Зная, что я мечтаю заняться хоть чем-то, не сказать! Мне! Своему другу!
Он моргал так смешно, что Вера едва не рассмеялась.
— Значит, так, — деловитым тоном заговорила она. — Во-первых, возьми чистый платок!
Чистый платок был ею извлечен из ящика добропорядочного комода и вручен Эфрону. Зареванный и засморканный она, завернув в салфетку, кинула в камин.
— Во-вторых, — продолжала Вера, пока Эфрон комкал новый платок, оставляя на нем темные пятна пота, — сегодня же ты скажешь своим товарищам, что я тоже хочу работать с ними.
Он растерянно моргал. Ресницы как у пони. Почему у мужчин часто такие густые ресницы? Безобразие.
— Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? — наседала Вера.
— Это ты серьезно? — пробормотал Эфрон.
— Абсолютно. Мне пора. Идем.
Она потащила его за собой за руку. Он шел за ней покорно, спотыкаясь на каждой ступеньке.
— Вера, — уже на последней ступеньке забормотал опять Эфрон, — я не должен был тебе рассказывать… Не имел права!..
— Да понимаю, понимаю! — отмахнулась она. — Но ведь ты знаешь — я умею хранить чужие тайны… Все, мне пора — вон такси! Поговори с ними обо мне, понял?
Она чмокнула его в щеку и убежала.
Эфрон долго стоял на улице и смотрел в пространство. Потом втянул голову в плечи и побрел прочь. Ему почему-то казалось, что, если он встретит Болевича, тот ему что-то объяснит и все в мире вернется на прежние места. Но Болевич, как назло, ни за что не находился.
У Веры было свидание с князем Святополк-Мирским. Мирский был подчеркнуто печален, мил, кроток. Вера сама не знала, зачем встречается с ним. Их свидания всегда проходили одинаково: опоздав минут на десять, Вера влетала в какое-нибудь из трех-четырех облюбованных Мирским кафе. Он заказывал ей кофе и, потягивая коньяк, говорил что-нибудь грустное. Вера и слушала, и не слушала. Глядела в окно — как течет мимо парижская жизнь. В такие минуты ей хотелось протянуть руку и схватить убегающее время, задержать его хоть ненамного. Прокричать: «Я — здесь!» Ощутить себя живой. Ей нестерпимо хотелось наконец проснуться от неприятной грезы, в которую она была погружена — с каких пор? с очень ранних, в этом она не сомневалась. Но сновидение все тянулось и тянулось, одна бессмысленная картина сменяла в нем другую, и все оставалось по-прежнему.
И только один человек, как казалось Вере, увяз в подобном же безжизненном сне еще глубже: Святополк-Мирский. Только с ним Вера ощущала себя хотя бы в малой степени живой.
Полуотвернув лицо от собеседницы и рассеянно глядя в окно, Святополк-Мирский негромко говорил: