Он снова вытащил портсигар, опять закурил. Разговор, очевидно, давался Болевичу нелегко. Но он знал, что «дожмет» Эфрона, сломает его окончательно. Что ж, это будет только справедливо. Когда-то так же поступили с самим Болевичем, и он до сих пор благодарен этим людям. Как говорили в старину — и за науку, и за то, что приставили к делу.
Наклонившись вперед, к Эфрону, который сидел скособочась, с каплей кофе на подбородке, Болевич сказал:
— Пойми: дело, которому мы с тобой служим, — это борьба с врагами Родины. Борьба не на жизнь, а на смерть. Вспомни… Когда мы воевали, и в германскую, и в Гражданскую, — разве тогда мы не стреляли, не убивали?
— Тогда была война, — сказал Эфрон.
Он вытер лицо, выпрямился. Как будто обрел внутренний стержень. Болевич прищурился, скрывая одобрение.
— Наше дело, Сережа, — тоже война. Если ты чувствуешь себя не способным на такую работу ради своей Родины, — откажись. Откажись прямо сейчас.
Эфрон не ответил и глаз не отвел.
Болевич небрежным тоном продолжал:
— Я давно тебя знаю, Сережа. Если ты откажешься, я все объясню товарищам. Они поймут: Я найду такие слова, чтобы они все поняли… Хотя сам я кое-чего не понимаю.
— Чего? — глухо спросил Эфрон.
Болевич придавил папиросу, не докурив и до половины.
— Ты так страстно твердил, что жаждешь искупить вину перед Россией…
— Да.
— Но как ты намерен искупить вину? Битьем себя в грудь? Покаянной речью на Красной площади?
Эфрон молча схватил его за руку, стиснул, выпустит и вышел из кафе. Болевич проводил его долгим взглядом, затем повернулся к стойке и, подозвав официанта, попросил водки. Совсем чуть-чуть, для настроения.
Рейсс пришел в это же самое кафе спустя час. Заплатил за выпитую Болевичем водку, за выпитый Болевичем и разлитый Эфроном кофе, заказал еще. Безразличный ко всему официант принес еще и скрылся, звеня мелочью в кармане черного, обернутого вокруг тощих бедер дважды, фартука.
— Вы уверены, что дело настолько не терпит отлагательств? — холодно осведомился Рейсс.
Болевич ответил:
— Да.
Он был бледен, блюдце перед ним — истыкано окурками.
Рейсс раздраженно выпил сразу полчашки.
— Должен вам сказать, никакой экстренности в нашей встрече я не усматриваю. Эфрон впервые столкнулся с подобной акцией. Он реагирует естественно. Это была ваша задача — объяснить ему, что дело, которому он служит, — бескомпромиссная борьба с врагами Родины. Борьба не на жизнь, а на смерть. И жертвы неизбежны.
— Да, — молвил Болевич. — Именно это я ему и сказал.
Он щелкнул пустым портсигаром, убрал его в карман. Рейсс проследил взглядом, однако своих папирос не предложил.
— Каков ваш прогноз? — поинтересовался Рейсс.
— Полагаю, он будет продолжать сотрудничество.
— Разумеется. — Рейсс скучающе вздохнул. — У него нет выбора. В случае его отказа мы будем вынуждены пойти в отношении его на крайние меры. Надеюсь, это он понимает?
— Интуитивно — думаю, да.
— Интуитивно! — Рейсс фыркнул.
— Я предупреждал, — Болевич подался вперед, — когда встал вопрос о его вербовке, я предупреждал, что он человек крайне неуравновешенный, эмоциональный. Знаете, что он вытворил? Узнав об убийстве секретаря Троцкого, он в смятении заметался по городу. Говорите, не было экстренности в нашей встрече? Да он обо всем проболтался Вере Гучковой!
— Что?! — Рейсс, утратив все свое самообладание, подскочил на стуле. — Что он сделал?
— Рассказал о своем сотрудничестве с нами Вере Гучковой, — повторил Болевич.
Если бы ситуация опасно не затрагивала Веру, он получил бы удовольствие от этого разговора.
Рейсс поджал губы.
Болевич продолжал:
— Узнав обо всем, Гучкова настойчиво потребовала, чтобы он связал ее с нами. Она хочет сотрудничать.
— Исключено, — отрезал Рейсс. — Категорически исключено. — И с подозрением посмотрел на бесстрастного Болевича: — Надеюсь, вы больше с нею не встречаетесь?
Болевич выдержал его пристальный взгляд не дрогнув.
— Нет.
— Превосходно. — Рейсс посмотрел в потолок. — Эфрону необходимо устранить возможные последствия своей преступной безответственности. Он сегодня же должен внушить Гучковой, что его так называемое признание — просто неудачная шутка.