Нет, он не станет убегать вечно. Даже если ему придется заплатить за это жизнью. Потому что любой из его старых друзей может оказаться предателем. Кривицкий, Гертруда… любой. В конечном итоге это уже неважно. Если он убьет в себе способность доверять людям, которых он знает и любит, — он погиб окончательно.
И Игнатий Рейсс пришел на встречу.
С тех пор как они виделись в последний раз, Гертруда Шильдбах странно постарела. Хотя, прикинул Рейсс, она должна быть сейчас не старше тридцати пяти. Он помнил ее в сиянии молодости, а сейчас она выглядела помятой, потасканной; от нее ощутимо тянуло женским неблагополучием, как будто она только что сделала аборт или обнаружила у себя какое-то заболевание.
Рейсс не стал выспрашивать ни о чем. В конце концов, они с Гертрудой были друзьями. Они обнялись, рука об руку отправились в ресторан и заняли столик на террасе. Предупредительный официант счел их за немолодых любовников, причем обремененных семьями: давняя связь, почти дружба, которая никогда не оборвется. Весьма почтенно. Свое отношение официант демонстрировал в каждом новом подаваемом блюде. Вполголоса, вкрадчиво рекомендовал то или иное; принял участие в выборе вина; заговорщически подсунул Гертруде десерт.
Она согласилась на фруктовый торт и была вознаграждена за покладистость гигантским куском, который к тому же венчался целым букетом из разноцветного желе и кусочков засахаренного лимона.
Гертруда сказала Рейссу между прочим:
— Ты знаешь, я давно мечтаю побывать в Москве. Рассказывают самые разные вещи. Просто невероятные!
— Да, рассказывают много, — согласился он, потягивая вино и чуть улыбаясь. Посреди обеда Гертруда наконец стала опять собой. И опять, как встарь, ухитрилась обляпать очки кремом. Его всегда смешила ее неряшливость: как она ни старалась, какое-нибудь пятнышко непременно да посадит на одежду.
«Это очень плохо для агента, Гертруда, — серьезно выговаривал он ей когда-то (она моргала под очками и пыталась вникнуть). — По твоей одежде любой шпик всегда определит, где ты встречалась с коллегой и в какой именно момент передавала ему донесение: за десертом или еще во время супа…»
Она поняла, что он шутит, только на третий или четвертый раз, ужасно обиделась и несколько дней разговаривала с ним с подчеркнутой вежливостью. Даже называла, кажется, «мосье Рейсс». Или «ребе Рейсс»? Он вдруг сообразил, что не помнит. Помнит только, что выглядело все это трогательно и потешно.
— Мне и хочется попросить руководство о возможности съездить туда, — говорила Гертруда, — и как-то страшновато… По слухам, там началась чистка…
— Да, — сказал Рейсс.
Она подняла на него глаза.
— Правда? Идут аресты?
— Да, — повторил он. — Аресты. Много. Много невинных.
Она покачала головой, в сердцах бросила ложечкой в торт.
Он коснулся ее руки.
— Послушай меня, Гертруда. Я написал Сталину. Обо всем, что думаю. Я знаю, что написал правду, понимаешь? Я уверен! Та кровь, которая сейчас льется в России… она затопит страну, погубит ее.
— Я… слышала об этом, — тихо выговорила она. Всхлипнула. Он с жалостью смотрел на нее. — Игнатий, но ведь мы не ради этого…
— Конечно нет, — сказал он.
Она вздохнула, вытерла лицо салфеткой.
— Прости. Спасибо, что был откровенен. Если бы я могла, то поступила бы так же, как ты. Послала бы их всех к чертовой матери! Но я боюсь их… А ты? Не боишься?
Он молча улыбался. Он давно уже решил для себя этот вопрос. Конечно, он боится — человеку свойственно бояться за свою жизнь. Но нельзя бояться всегда, каждую минуту. Организм просто не приспособлен для жизни в состоянии постоянного, непреходящего страха.
Гертруда снова взялась за торт.
— Тебе нужно как можно быстрее уехать из Европы, — заговорила она спокойнее. — В Швейцарии тебя могут найти. Здесь все как на ладони. Знаешь что, у меня есть знакомый американец в консульстве. Я попрошу, чтобы он сделал тебе визу…
Официант приблизился к столику со всей возможной деликатностью: он выждал, пока то, что он счел «ссорой немолодых любовников», подошло к концу.
— Что-нибудь еще желаете? — осведомился он.
Рейсс весело глянул на него. «Желаю, — думал он. — Милая фея, сделай так, чтобы исчез тиран, чтобы мои враги переломали себе шеи или перестали быть моими врагами, верни Гертруде ее сияющие двадцать лет… И еще, пожалуйста, достань мне американскую визу, другие документы, другое лицо… и чуть-чуть денег в дорогу, чтобы можно было коньяка попить во время качки…»