Выбрать главу

— Что теперь делать, Болевич? — вырвалось из горла бывшего генерала. Горло жилистое, в пупырышках, как у ощипанного гуся. Недавно брился, в одном месте слабенько поранился.

— В каком смысле? — осведомился Болевич. — Проходите в гостиную. Выпьете?

Генерал тяжко ввалился в гостиную, упал в кресло. Болевич налил ему водки в стакан. Молодец подпоручик, помнит, чем успокоить трепещущую генеральскую душу.

— Благодарю вас. Так что теперь делать?

— А что делать?

— Я разоблачен! — выкрикнул Скоблин. — Они все знают! О похищении Миллера!

— Давайте выпьем еще, — предложил Болевич. — Расскажете все по порядку… Вы бежали?

— Быстрее лани, — криво усмехнулся Скоблин. — Как Гарун у Лермонтова.

Болевич покосился на него. «Надо же, Лермонтова вспомнил… Наверное, в гимназии хорошо учился. Мне тоже книжку подарили в гимназии — поэмы Лермонтова, там изумительные иллюстрации были… И к „Беглецу“ тоже были, одна или две… Как он бежит, быстрее лани…»

Похищение Миллера было запланировано агентами НКВД уже давно. По плану место главы Общевоинского союза должен был занять Скоблин. Генерал с безупречной репутацией — и в то же время давний сотрудник ГПУ. Он и его певица-супруга были завербованы еще в начале тридцатых и успешно работали все это время на Советский Союз. Болевич всего не знал ни о генерале, ни о его супруге, что не мешало ему курировать двух этих перспективных агентов и давать им поручения. К сожалению, проведение операции по похищению Миллера пришлось ускорить. Убийство Рейсса подняло слишком много шума. Многие агенты оказались из-за этого на грани провала, а рисковать и оставлять Миллера во главе РОВСа было сочтено нецелесообразным.

Скоблин назначил Миллеру встречу, сел вместе с ним в автомобиль. Остальное заняло считанные минуты: платок, пропитанный хлороформом… и, собственно, все. Скоблин вышел из машины возле ресторана, где его ожидала, сияя бриллиантами, Надежда Васильевна. Скоблин взял ее под руку, и они отправились обедать.

— Вы меня спрячете? — спросил Скоблин, расправившись со вторым стаканом водки.

— Несомненно, — ответил Болевич весело. — Прямо сейчас и спрячу. Вы передохнули? Едем.

Скоблин послушно нацепил темные очки и шляпу, поднял воротник пальто.

— Боже, — пробормотал он, — что теперь будет с Надей?

* * *

Надю арестовали. Комиссар Рош не был склонен церемониться с постаревшей русской дивой. Возможно, потому, что он не любил фольклора. Даже французского, так что говорить о русском. Русские народные песни ассоциировались у него с неизбежным скандалом, а «Боже, Царя храни» он вообще на дух не переносил: «Ни разу ведь не допели без того, чтобы какое-нибудь зеркало в ресторане не разбить!» — говаривал он, если ему случалось поспорить с коллегами касательно русского пения. Некоторые все-таки жаловали надрывные песни о березках и поручичьих погонах, равно как и о верных конях и не менее верных денщиках. Приведенный аргумент Рош считал несокрушимым — и впрямь, на многих коллег действовало.

Плевицкая провела бессонную ночь. Ее лицо расплылось и распухло от слез. Время от времени она сморкалась в платочек, что не шло на пользу ее точеному носику. Периодически она судорожно переводила дыхание и взывала к «Николя». Эти элегические вздохи не производили на Роша ни малейшего впечатления.

— Итак, госпожа Плевицкая, я ожидаю, что вы расскажете мне обо всем, что знаете! — провозгласил комиссар. — Я вас слушаю.

Плевицкая поерзала на табурете. С ненавистью глянула на развалившегося в кресле грузного комиссара. И кабинет этот, пыльный, захламленный, и сам комиссар с неприятным выражением лица, и чужие скучающие его глазки — все вызывало у нее стойкое отторжение. «Мог бы хотя бы кресло даме предложить», — думала она.

И от обиды снова горько расплакалась.

— Рассказывайте правду, хорошо? — почти дружески обратился к ней комиссар. (Не такой уж он был и зверь, как ей воображалось.)

Она всхлипнула:

— Но я ни в чем не повинна…

На большевиков это когда-то подействовало. На отважного Николя, который вырвал ее у комиссаров, — тоже. Но спустя двадцать лет на обрюзгшего лягушатника, прослужившего в полиции чуть меньше, чем сама Плевицкая прожила на свете, — нет, не подействовали ее всхлипывания. Его взор становился все более и более тусклым.

— Мадам, я настаиваю… — шлепали губы Роша. — Ваш муж заманил генерала Миллера в ловушку. Об этом недвусмысленно свидетельствует записка, собственноручно написанная означенным генералом Миллером и оставленная им генералу… О господи! — Он вздохнул, утомленный бесконечным перечнем русских генеральских фамилий. — А также бегство вашего мужа, — заключил комиссар и уткнулся взглядом в бумаги.