Сквозь засиженное летними мухами стекло книжного шкафа на Плевицкую ехидно смотрела Марлен Дитрих в приподнятой юбке, являющей миру подвязки ее чулок. Мосластые ноги молодой киноактрисы назойливо притягивали взор. Мятая вырезка из журнала распласталась по стеклу, прилепленная медицинским пластырем.
— Насчет Бога — не знаю, — сказал Рош, — а вот суду этих улик будет вполне достаточно. — Он повысил голос, вызывая сержанта: — Уведите ее!
Плевицкая отпрянула, забилась в угол.
— Я не хочу! Не трогайте меня! — рыдала она, отбиваясь. — Я не хочу сидеть в тюрьме!..
Исполнительный сержант поднял ее и утащил. Крики Надежды Васильевны затихли. Рош обреченно посмотрел на закрывшуюся за нею дверь.
Глава восемнадцатая
Первое время после возвращения из Москвы Вера тихо жила на квартире своего отца. Ничем не занималась, ни с кем не встречалась. Ей было невыносимо горько. Она пыталась представить себе, как он умирал здесь, один, всеми преданный и брошенный. Гучков, «тот самый». Похожий на те карикатуры, что рисовали на него в газетах. Каждый раз, когда она вспоминала, как посмеивалась над ним за это, на глаза у нее наворачивались слезы.
Никто не видел, как она плачет. Оно и к лучшему. В минуты настоящего горя Вера предпочитала замыкаться в себе, ни с кем не встречаться. Она не верила в разделенное горе. Напротив, ей казалось, что, рассказав кому-то о своей беде, она только умножала несчастья.
Отец. И еще — Роберт Трайл. Такие разные. Они никогда бы не понравились друг другу, человек лучшего прошлого и человек лучшего будущего. Никогда бы не сошлись. Настоящее отнеслось к ним с одинаковой мерой жестокости и расправилось с обоими.
Она так много плакала в эти дни, что слезы стали как будто естественным ее состоянием. И когда в конце месяца неожиданно позвонил Дуглас, Вера восприняла это как избавление.
Он назначил ей встречу в кафе. В том самом, где иногда она встречалась со Святополк-Мирским. Еще одна изощренная форма жестокости. А может быть, Дуглас просто не знал об этом.
Вера старалась не думать о Дмитрии. Она не умела молиться. То есть когда-то в детстве наверняка умела, дети всегда умеют разговаривать с ангелами и Богом, но потом это умение забывается. В русскую церковь ходить было невыносимо. Там все время служили панихиды по разным убиенным белогвардейцам, едва ли не с перечислением всех их орденов и воинских заслуг, долго и нудно возглашали многолетие различным кандидатам на русский престол. И Вера чувствовала себя беспризорником. Ей не к кому было пойти со своей печалью.
В конце концов она нашла свой способ: по-детски, перед сном, бормотала: «И еще, добрый Боженька, помоги Мите, если у тебя получится». Но в душе, особенно проснувшись поутру и вспоминая, как засыпала накануне, Вера всегда знала, что молитва эта лишена смысла: Вера ни во что не верила.
Дуглас возник из пустоты. Просто вдруг взял и уселся за тот же столик, где ожидала Вера. Она не заметила, откуда он появился.
Дуглас небрежно произнес:
— Вам привет от Этьена.
— «Этьен» в конце, — пробормотала Вера. — Все правильно, Жорж. Благодарю вас. То есть передайте ему, что я всегда рада его видеть, Жорж.
Он поморщился.
— Когда вы перестанете кривляться?
— Никогда.
— Прошу вас внимательно отнестись к новому заданию.
— Я само внимание, — сказала Вера.
Каким тусклым сделался мир! Париж поблек, выцвел, как фотография, все лето пролежавшая на подоконнике. Город, где не стало ни Дмитрия Святополк-Мирского, ни отца. По слухам, и Эфрон куда-то подевался. Марина больше не проводит поэтических вечеров. В газетах пишут что-то мутное об исчезновении генерала Миллера, об участии в этом скандальном деле певицы Плевицкой… (Ну мыслимое ли дело? Ай да Надежда Васильевна!) Но все это было тускло, ненужно.
Вера опустила глаза и увидела, что на столике перед ней лежит длинный конверт.
— Что это? — спросила она.
— Деньги, — равнодушно ответил Дуглас. — Десять тысяч франков.
— Это мне? — деланно обрадовалась она. — Что купить? Может, сережки? Я вчера видела прехорошенькие…
— Нет, эти деньги вы должны отправить почтовым чеком. Вот по этому адресу.
Дуглас аккуратно положил бумажку с четко написанным адресом.
Вера взяла листок, поднесла к глазам. Лицо у нее вытянулось.
— Но ведь это же… мать некоего Ролана Аббиата!
Дуглас с удовольствием следил за ней. Итак, несмотря на все свое «затворничество» и «мрачное настроение» (как она сама сообщила по телефону), Вера Гучкова продолжает следить за новостями. Имя Ролана Аббиата было во всех газетах. Его подозревали в убийстве Рейсса.