Прочитав шифровку, Ежов взорвался. Слуцкий с интересом наблюдал за наркомом. Ни один из сотрудников никогда не мог в точности определить, когда Ежов гневается по-настоящему, а когда притворяется. Иногда складывалось впечатление, будто этот человек намертво сросся со своей маской бескомпромиссного борца против внешних и, главное, внутренних врагов партии. Иногда же казалось, что Ежов — дешевый фигляр и притворство его неискусно, так сильно он переигрывает.
Но сейчас, глядя, как маленький щупленький нарком с дергающимся личиком носится по кабинету, изрыгая проклятия, Слуцкий вдруг испытал приступ настоящего ужаса. Он понял, что тот не притворяется и явленная гримаса ненависти — подлинная.
Левое веко у Ежова в минуты сильного волнения дрожало, так что создавалось странное впечатление, будто нарком игриво подмигивает собеседникам. При этом он кричал:
— Ублюдки!.. Сволочи!.. А ведь я докладывал товарищу Сталину, что, по моим сведениям, Тухачевский возомнил себя Наполеоном! Докладывал! Мерзавцы!..
Дуглас и Слуцкий, замерев, следили за ним глазами. Взад-вперед. Взад-вперед.
Ежов метнулся к столу, резко согнулся над ним, надавил на кнопку и бешено заорал в коммутатор:
— Где Кривицкий?!!
В коммутаторе раздался бесстрастный голос дежурного:
— За ним послана машина, товарищ нарком.
— Если его не будет через… — начал Ежов.
Дверь отворилась, в кабинете возник ожидаемый Кривицкий. Ровесник века, агент с очень давним стажем — еще в восемнадцатом году он начинал нелегальную деятельность в Австрии, потом в Польше. Уже несколько лет Кривицкий руководил нелегальной агентурой советской разведки в Голландии и Германии.
Ежов мгновенно напустился на него:
— Сколько можно вас ждать?
И подмигнул так, словно г.г. офицеры уже все собрались, бутыли откупорены, кокотки ждут. Нервная гримаса наркома ни для кого не была неожиданностью и все же явилась таким контрастом к нагнетаемому кошмару происходящего, что Кривицкий на миг растерялся.
Затем ответил, по возможности спокойно:
— Я выехал сразу, как только прибыла машина.
Ежов гаркнул в коммутатор (причем никто не заметил, была ли при этом нажата кнопка):
— Разобраться с шофером!
Кривицкий шевельнулся, подошел к столу, взял графин с застоявшейся водой, налил в стакан.
Ежов отобрал у него стакан и, глядя прямо ему в лицо, снизу вверх, с трясущимся подбородком, прокричал:
— Срочно! Срочно выезжайте в Париж! Оттуда получено сообщение о готовящемся заговоре против товарища Сталина!
Кривицкий слабо щелкнул каблуками и сказал:
— Слушаюсь, товарищ нарком. Срочно в Париж.
Ежов вернул ему стакан, резко развернулся в сторону Слуцкого.
— Прекрасная работа! Подготовьте представление к правительственной награде.
— На кого, товарищ нарком? — не без осторожности вопросил Слуцкий.
Пылая восторгом, Ежов ответил:
— На агента Петьку!
Слуцкий сделался еще осторожней. Вкрадчивым тоном переспросил:
— На какого агента Петьку?
— На вашего сотрудника, — Ежов раздраженно затряс кистью руки, — на сотрудника, с помощью которого удалось получить информацию!
Слуцкий негромко откашлялся, всем своим видом показывая, что готов слушать разъяснения и дальше.
Ежов раскрыл папку с донесением. Выразительно прочитал:
— «…посредством „Петьки“ получена запись разговора Гучкова…» — И вскинулся на Слуцкого: — Что вы так на меня смотрите? Надеялись, что это вас я представлю к награде?
Слуцкий замялся, пошевелил пальцами сложенных за спиной рук. Решился:
— Понимаете, товарищ нарком, «Петька» — это не сотрудник…
Он замолчал.
— А кто же? Кто? — нетерпеливо наседал Ежов.
— Микрофон, — решился Слуцкий.
— Какой еще… Что? — выпалил Ежов.
— На нашем профессиональном языке, — вмешался Кривицкий, — «Петькой» мы называем подслушивающие устройства. Насколько я успел понять, на квартире Гучкова было установлено такое устройство.
Ежов впился в него взглядом. Лицо Кривицкого не дрогнуло, он даже не моргнул. Взгляд наркома передвинулся на Слуцкого. То же идеальное отсутствие какой-либо реакции. Дуглас дал слабину — моргнул. Ежов это запомнил. И напустился:
— Понапридумывали всяких словечек, чтобы другим вас не понять! Неудивительно, что среди вас каждый второй — предатель и шпион… Под самый корень вырву эту заразу! Не поможет ваша конспирация, не надейтесь!
Дуглас больше не моргал. Но он знал, что Ежов успел заметить.
Кривицкий непринужденно заговорил, пытаясь немного разрядить обстановку:
— Товарищ нарком, какова цель моей срочной командировки в Париж?
Ответил Слуцкий (Ежов в это время жадно глотал воду прямо из графина):
— Вы должны организовать операцию по изъятию из квартиры Гучкова документов. Тех самых, о которых идет речь в сообщении.
Ежов отставил графин. Вода капала с его подбородка.
— Эти документы, — резко произнес нарком, — должны быть на столе у товарища Сталина в самые кратчайшие сроки! Вы меня поняли, Кривицкий? В кратчайшие!
— Полагаю, — деликатно кашлянув, вступил в разговор Дуглас, — в связи с возникшей ситуацией необходимо отложить возвращение Гучковой…
— Почему? — Ежов развернулся, воззрился на него в ярости.
— Появление Гучковой на квартире отца может помешать получению новых сведений о заговоре, — объяснил Дуглас, по возможности держась спокойно. Однако в душе он ликовал.
— Чем это она помешает? — скривился Ежов. — Известно, что отец вполне ей доверяет. В ее присутствии он принимает даже самого Керенского!
— Отец ей, несомненно, доверяет, — согласился Дуглас. — Однако нельзя сказать того же самого о посетителях Гучкова. Пока дочь жила на его квартире, с помощью Петь… кх-х!.. с помощью подслушивающего устройства там были зафиксированы разговоры только самого общего характера. О конкретных делах люди, связанные с Гучковым подготовкой заговора, очевидно, предпочитали говорить в других местах, наедине… И если бы сейчас Гучкова жила в Париже вместе с отцом, я уверен, мы ничего не узнали бы об этом чудовищном заговоре против товарища Сталина! Человек Гучкова ничего не рассказал бы в присутствии посторонних лиц. Даже дочери Гучкова.
Ежов молчал, сознавая неприятную правоту Дугласа. Кривицкий решил немного ускорить решение и добавил:
— Товарищ нарком, я полностью согласен с Дугласом.
Слуцкий, встретив пристальный взгляд Ежова, молча кивнул.
Ежов вспыхнул:
— У вас тут, я погляжу круговая порука… заединщина, как у деревенских хулиганов… — Он повернулся к Кривицкому. подбежал к нему на пару шагов и, изогнувшись, заглянул прямо ему в лицо: — Вот вы убеждали меня, что ваш друг Рейсс — преданный нашему делу человек. Что он — пламенный революционер!
Кривицкий не стал отпираться:
— Это действительно так. Я знаю Рейсса с самого детства. Мы вместе пришли в революцию, вместе воевали в Красной армии…
Ежов растянул тонкие губы в издевательской усмешке, уголок рта у него запрыгал:
— Да? Да? А вот новое руководство Второго отдела установило, что брат дорогого товарища Рейсса — родной брат! — воевал против нас. В польской армии! Между тем ваш друг Рейсс никогда не указывал этого обстоятельства в анкетах. Что скажете? Вы что-нибудь слышали о его брате?
Кривицкий сказал:
— Да, я знал о нем.
— И молчали?
Ежов позволил нервному тику захватить всю левую половину лица.
На Кривицкого эта демонстрация не произвела впечатления. Он спокойно возразил:
— В наших анкетах нет пункта, где необходимо указывать родственников друзей.
Ежов замолчал, отвернулся. Одернул мундир. Вынул из-за голенища тряпочку, обтер сапоги. Сунул тряпочку в карман.