Закончив чтение, адмирал поднял голову и внимательно посмотрел на Скоблина.
Скоблин был искренне растерян и огорчен.
— Ничего не понимаю, господа… В половине первого мы с женой завтракали в ресторане…
— Генерал! — сурово произнес Кедров. — Я рекомендую вам сообщить нам правду.
— Но это и есть правда…
Кусонский повернулся к Кедрову.
— Довольно! Нам следует немедленно заявить в полицию об исчезновении Евгения Карловича.
Кедров отозвался:
— Совершенно с вами согласен. Господин Скоблин, вы идете с нами.
— Извольте. — Скоблин пожал плечами. — Прошу меня извинить, — добавил он вдруг. — Я собирался в спешке… Я могу посетить ватерклозет?
— Разумеется, — ледяным тоном произнес Кусонский, прежде чем Кедров успел ответить «нет».
Произошло это потому, что Кусонский испытывал к Скоблину невыразимое презрение. И сверх того, Кусонский считал свое презрение гораздо более ценным чувством, нежели необходимость бдительности по отношению к возможному врагу. И Кедров волей-неволей вынужден был отнестись к чувствам Кусонского с уважением. Вот отчего все это и случилось.
Скоблин сонно вошел в туалет и там мгновенно преобразился. Стал деловит и предприимчив. И для начала высадил окно.
Юношеские годы остались позади, но кое-какая сноровка у бесстрашного Николя еще имелась: хватаясь за антенны и провода, Скоблин поднялся на крышу. Скользя по черепице, пробежал несколько шагов. Он не видел, как из разбитого окна ватерклозета высунулся Кусонский, как внизу собрались деятели РОВСа, услышал только пару хлопков — бессильно пальнули из пистолетов. Перебравшись на другую сторону улицы, Скоблин спустился на тротуар и побежал. Ему нужно было во что бы то ни стало очутиться на центральных улицах: там даже среди ночи можно поймать такси.
Он бежал, темная одинокая тень на пустой улице. Впереди мелькал свет, и вдруг он превратился в круглые огоньки фар. Скоблин выскочил перед машиной на дорогу, поднял руки. Такси резко затормозило, окатив генерала потоком разогретого воздуха. Водитель высунулся в окошко, намереваясь обругать пешехода, но, увидев его бледное лицо, смолчал.
— Елисейские Поля! — закричал Скоблин, подбегая и лихорадочно копаясь в кармане — есть ли деньги.
Дверца хлопнула, машина помчалась сквозь ночь. Скоблин слышал затихающий вдалеке шум: крики, выстрелы. Он вздохнул и обмяк на сиденье.
Квартира, куда примчался, спасаясь от возмущенных соратников по РОВСу, Скоблин, была та самая, где схватили Рудольфа Клемента. Сегодня она, по счастью, была обитаема, о чем свидетельствовал желтый прямоугольник освещенного окна. Скоблин рассчитался с шофером еще в автомобиле и, выскочив из такси, нырнул в подъезд. Водитель уехал, не вдаваясь в подробности. Ночная смена всегда несла в себе возможность неожиданного приключения. Здесь главное — вовремя уехать, иначе можно повредить автомобиль.
Скоблин взлетел по ступеням. В темноте нашел кнопку звонка, надавил. Он слышал, как в квартире раздается звон, раз, другой. Более безнадежным был бы, наверное, телефонный звонок. Когда звонит покинутая любовница, никому не нужная, звонит и знает, что никто не снимет телефонную трубку…
Черт! Это все бессонная ночь и досада на Миллера: зачем только он оставил эту проклятую записку Кусонскому! Отсюда и сентиментальные мысли… А может быть, все из-за Нади. О, лучше не думать о том, что может случиться с Надей! Она избалована, привыкла к роскоши, привыкла ко всеобщему восхищению… И голос. Необходимо беречь волшебный Надин голос.
Да подойдет ли кто-нибудь к двери? Сколько можно? Скоблин надавил в третий раз и долго держал не отпуская. Наконец шорох возле двери заставил его снять палец с кнопки.
— Кто там? — послышался глухой, но совершенно спокойный голос.
У Скоблина отлегло от души. На квартире находился Болевич.
— Я, Скоблин, — шепнул генерал. — Откройте. Да скорей же!
Дверь приоткрылась, и Скоблин юркнул в спасительный мрак квартиры. Только одна стеклянная дверь была освещена: там, видимо, была гостиная. Болевич, в халате, заспанный, выбрался из спальни.
— Что случилось? — спросил Болевич, запирая дверь и поворачиваясь лицом к ночному гостю. Он на удивление быстро пробудился и был теперь совершенно готов к действию.
Скоблин несколько мгновений смотрел на него и молчал.
Болевич начал испытывать странную досаду. Все эти боевые генералы, герои всяких походов, орденоносцы, полководцы, вершители чужих судеб, здесь, в Париже, вдруг обрели совсем иное обличье. Теперь они смотрели на бывших подпоручиков снизу вверх, умоляюще, и ожидали от них решения собственной судьбы.
Кем был, собственно, Саша Болевич в эпоху Ледового похода? Да никем. Пушечное мясцо, довольно хилое, что, в общем, и позволило ему избежать пушек. Побрезговали. Таскался по пояс в грязи, сам копал окопы вместе с надорвавшимися солдатами, куда-то бежал, с трудом волоча тяжелые ноги с налипшими комьями глины, что-то натужно орал…
А кем был о ту же пору генерал Скоблин? Героем он был, в вычищенных сапогах, в красивом вагоне, с картами боевых действий, с карандашом в твердой руке, которая рисовала уверенную стрелку и приказывала: «Направление удара — туда! Направление удара — сюда!»
И вот стоит превосходительство в передней, дышит воспаленным ртом, глаза как у пса.
— Что теперь делать, Болевич? — вырвалось из горла бывшего генерала. Горло жилистое, в пупырышках, как у ощипанного гуся. Недавно брился, в одном месте слабенько поранился.
— В каком смысле? — осведомился Болевич. — Проходите в гостиную. Выпьете?
Генерал тяжко ввалился в гостиную, упал в кресло. Болевич налил ему водки в стакан. Молодец подпоручик, помнит, чем успокоить трепещущую генеральскую душу.
— Благодарю вас. Так что теперь делать?
— А что делать?
— Я разоблачен! — выкрикнул Скоблин. — Они все знают! О похищении Миллера!
— Давайте выпьем еще, — предложил Болевич. — Расскажете все по порядку… Вы бежали?
— Быстрее лани, — криво усмехнулся Скоблин. — Как Гарун у Лермонтова.
Болевич покосился на него. «Надо же, Лермонтова вспомнил… Наверное, в гимназии хорошо учился. Мне тоже книжку подарили в гимназии — поэмы Лермонтова, там изумительные иллюстрации были… И к „Беглецу“ тоже были, одна или две… Как он бежит, быстрее лани…»
Похищение Миллера было запланировано агентами НКВД уже давно. По плану место главы Общевоинского союза должен был занять Скоблин. Генерал с безупречной репутацией — и в то же время давний сотрудник ГПУ. Он и его певица-супруга были завербованы еще в начале тридцатых и успешно работали все это время на Советский Союз. Болевич всего не знал ни о генерале, ни о его супруге, что не мешало ему курировать двух этих перспективных агентов и давать им поручения. К сожалению, проведение операции по похищению Миллера пришлось ускорить. Убийство Рейсса подняло слишком много шума. Многие агенты оказались из-за этого на грани провала, а рисковать и оставлять Миллера во главе РОВСа было сочтено нецелесообразным.
Скоблин назначил Миллеру встречу, сел вместе с ним в автомобиль. Остальное заняло считанные минуты: платок, пропитанный хлороформом… и, собственно, все. Скоблин вышел из машины возле ресторана, где его ожидала, сияя бриллиантами, Надежда Васильевна. Скоблин взял ее под руку, и они отправились обедать.
— Вы меня спрячете? — спросил Скоблин, расправившись со вторым стаканом водки.
— Несомненно, — ответил Болевич весело. — Прямо сейчас и спрячу. Вы передохнули? Едем.
Скоблин послушно нацепил темные очки и шляпу, поднял воротник пальто.
— Боже, — пробормотал он, — что теперь будет с Надей?
Надю арестовали. Комиссар Рош не был склонен церемониться с постаревшей русской дивой. Возможно, потому, что он не любил фольклора. Даже французского, так что говорить о русском. Русские народные песни ассоциировались у него с неизбежным скандалом, а «Боже, Царя храни» он вообще на дух не переносил: «Ни разу ведь не допели без того, чтобы какое-нибудь зеркало в ресторане не разбить!» — говаривал он, если ему случалось поспорить с коллегами касательно русского пения. Некоторые все-таки жаловали надрывные песни о березках и поручичьих погонах, равно как и о верных конях и не менее верных денщиках. Приведенный аргумент Рош считал несокрушимым — и впрямь, на многих коллег действовало.