«Как он быстро научился говорить по-английски! — подумал Гога не без зависти. — Наверное, лучше меня говорит». Это соображение пришло ему в голову потому, что он сам бы не догадался произносить слово «отель» без мягкого знака, как это сделал Кока, да еще с придыханием перед буквой «о».
А тот продолжал тоном опытного гида:
— Вот слева три консульства: это с куполом, видишь, — японское, потом германское, а вот это — советское… Одно из лучших мест в городе. Из него вид и на Вампу, и на Банд, — Кока говорил так, словно в том, что из советского консульства открывался роскошный вид, была в какой-то мере и его заслуга.
— Русские представительства всегда ставились на лучших местах. В любой стране, — не вынимая трубки изо рта, подал ревнивую реплику дядя Миша.
Проехали узкий мост через канал, настолько забитый сампанками, что воды не было видно, и перспектива сразу расширилась: слева открылась река, на несколько миль выше того места, где высаживался Гога, прямо перед глазами возникла широкая, сплошь запруженная бесчисленными автомашинами набережная — Банд, как ее здесь называли.
Набережная — гордость жителей Шанхая — действительно была очень красива, сплошь застроенная огромными зданиями европейского типа, с архитектурой если не всегда хорошего вкуса, то всегда импозантной.
— Вон тот дом, с башней и часами, видишь? — оживился и Михаил Яковлевич.
Гога кивнул.
— Таможня. По этим часам весь город живет.
Словно чтоб подтвердить слова Журавлева, башенные часы мелодично и густо пробили половину.
«Полчаса едем!» — отметил про себя Гога и спросил:
— Скоро уже?
— Половину дороги проехали.
«Ничего себе город!» — подумал Гога и, следуя приглашению Коки, резко повернулся вправо, едва успев разглядеть массивные колонны и белую мраморную лестницу какого-то здания.
— Гонконг-Шанхайский банк! — провозгласил Кока.
— Этот банк и у нас в Харбине есть, — отозвался Гога, которому становилось обидно за родной город.
— Здесь главное отделение. Четыреста служащих.
— А львов ты не заметил? — спросил с улыбкой Михаил Яковлевич.
— Львов? Каких львов? — не понял Гога.
— Это, можно сказать, главная здешняя достопримечательность. Медные львы в натуральную величину по обеим сторонам от входа в банк. Символизируют величие и могущество Британской империи. Существует поверье: если идешь по делу и погладишь лапу льва — дело выгорит.
— Да дайте вы ему вздохнуть хоть минутку! — вставила наконец слово тетя Оля, непрерывно обмахиваясь веером. — Насели на парня с двух сторон. Успеет еще все посмотреть, не на два дня приехал.
Михаил Яковлевич и Кока смущенно улыбались, сознавая, что Ольга Александровна права.
— Ты лучше вот что скажи нам, Гогошка: как мама? Очень волновалась перед отъездом?
Давно уже не слышал Гога свое имя в таком варианте и только от тети Оли терпел его — от своей любимой тетки, одного из самых близких людей на свете. И хотя само слово «Гогоша» очень ему не нравилось, сейчас, среди шума, спешки, невообразимого оживления чуждого ему города, слово это прозвучало приятно. Повеяло чем-то родным, увы, уже минувшим.
— Нет, — ответил он коротко, не желая вдаваться в подробности, потому что дело было не в том, что мама волновалась, а в том, что она тосковала, а он, Гога, был недостаточно внимателен к ее переживаниям последних недель. Сейчас он это понимал, а тогда… тогда он больше стремился на улицу — к друзьям, к развлечениям. Бедная мама, как горько ей должно было быть!
— А папино здоровье как? — продолжала расспрашивать намолчавшаяся Ольга Александровна. — Болеет?
— Нет, ничего, — сказал Гога, опять не уверенный, что отвечает точно, и, словно вспомнив, добавил: — Зимою болел, а сейчас ничего.
Машина в это время свернула в широкую, плавно загибавшую то в одну, то в другую сторону улицу, не менее оживленную и насыщенную транспортом.
— Авеню Эдуарда Седьмого. Справа — Международный сеттльмент, слева — французская концессия, — все в том же тоне заправского гида позволил себе вновь вступить в разговор Кока. — Это граница.
Гога с удивлением смотрел по сторонам. О границах он имел совсем другое представление. А тут — улица, как все остальные, только пошире, туда-сюда пересекают ее пешеходы, машины свободно сворачивают в обе стороны, никто их не останавливает, никто ничего не проверяет. И на тебе — граница! Но он был так переполнен впечатлениями — неожиданными и непривычными, — что уже утрачивал способность воспринимать еще что-либо новое. Ему хотелось одного: чтоб скорее кончилась эта поездка, чтоб оказаться в квартире, перевести дыхание, принять душ — ведь пот лил с него в три ручья. Да и поесть тоже не мешало бы: на пароходе он от последнего обеда отказался, предпочитая не покидать палубу.